Детка

И каждая клеточка, каждая частица наших тел вступает в соитие – ветер оживил наши гормоны. Через коридор, куда выходят распахнутые настежь окна, нам слышна сексуальная повседневность каждого жильца, непредсказуемая симфония криков, стонов, воплей, жалоб – ведь трахаются молча только в Париже, где соседа раздражает даже щелчок вашего выключателя, как я недавно вычитала в «Elle». [25]Или это был «Привет»? Нет, скорей всего, «Elle» – этот журнал посерьезней, он не разрывает знаменитых артистов на части, хотя «Привет' я тоже обожаю, потому что только из него можно узнать что-нибудь новенькое о любимом певце. С этой макулатурой я молодею. Я уже говорила – журналы мне дает Фотокопировщица, которой привозит их ее грек, моряк-жених, он наверняка сейчас торчит в гавани, потому что с их посудины сперли мотор, и никто, разумеется, ни слухом ни духом. Нам с Уаном слышен голосище соседа, жена которого слегка глуховата, так как, совокупляясь, слушает послания от своих майамских родственников по Вражьему Радио. Громоподобный голос мужа перекрывает его:

– Эх, милашка, я тебе сейчас так вдую, что увидишь небо в алмазах: и Луну, и Марс, и Венеру, и звезды…

В ответ на что «милашка» напевает болеро, в свое время прославившее Педро Варгаса:

Пусть в бесконечности звезды угаснут,
и море пусть крохотной лужицей станет…
Черные очи, меня вы покоя лишили.
Так много красивых, но только лишь ты…

Торговец арахисом впал в неистовство и твердит свое:

– Милашка, дай мне твоего молочка, слышишь, дай, дай, ДАЙ!

Из другой квартиры раздается жалобный вопль рабочего-передовика:

– Дай ты ему, милашка, а он пусть даст нам спокойно поспать! Нам с утра на работу, мы что – железные?!

Наконец торговец испускает вопль, от которого волосы становятся дыбом, типа радостен миг расставания с материнской утробой,как написано в поэме Ламамы Мимы.

Тут же, в двенадцатой квартире на втором этаже, образуется новый контрапункт. Мужской голос просит:

– Солнышко, раздвинь ножки.

Женщина издает усталый, томный, удовлетворенный стон. Похоже, ей хватило.

– Мама, а что, у солнышка есть ножки? – спрашивает тоненький сонный детский голосок.

Молчание. Что тут скажешь?

Рядом Фала и Фана, то есть Мечунга и Пучунга, ликующе ржут в компании Мемерто Ремандо Бетамакса, которого они призывают устроить небольшой стриптиз, пока сами укладываются поудобнее, чтобы ублажить слегка опавшую плоть директора «Эгремонии». Шевеля ноздрями, в спущенных до колен трусах, Мемерто принюхивается:

– От кого из вас несет такой гнилью?

– Ты сиди, не возникай, сам только что напердел горохом. Слушай, и что это нам вечно достаются педерасты?! – воинственно атакует Мечу, в то время как Пучу все же засовывает палец куда следует и робко его обнюхивает. Я догадываюсь об этом по звуку оплеухи, которую отвешивает ей Мечу.

– Не будь дурой, ничем от тебя не пахнет! Ты еще будешь слушать этого импотента?!

Пучунга ставит запиленную пластинку Ольги Гильот и на полную катушку врубает старый проигрыватель «RCA Виктор», чтобы соседи не слышали, что происходит в их хоромах:

Знаешь, я о чем мечтаю?
Чтобы в пятницу заснуть
и проснуться в воскресенье.
Знаешь, я о чем мечтаю?
Чтобы солнце скрыла тьма,
чтобы ты сошел с ума,
стал в любви безумно щедрым…

– Не откажи, не откажи, – шепчет Уан, словно продолжая мексиканскую песню.

Однако мое старое тело не выдерживает таких перегрузок. Я вся горю, так что, если сейчас мне поставить градусник, он, пожалуй, лопнет, но интимная часть тела по-прежнему остается сухой, сморщенной, бессильной вспомнить былую славу. Тело мое отзывается на любовь нежностью, но не страстью. Как признаться тебе в этом, мой сладкий, как объяснить, что ты приехал слишком поздно, что теперь я – всего лишь никчемная старуха, у которой давно кончились месячные, а некогда пылкое сердце бьется медленно и печально. То самое сердце, где скопилось столько потаенной любви, столько сокровенной страсти. Пожалуй, я не стану рассказывать о своих похождениях – то была физиология, сеансы сексуальной терапии, а это не в счет. В счет может идти только любовь. Великая любовь. А если моей великой любовью был не он? Если я ошиблась и, проведя столько лет в ожидании этого дурня, проглядела свою настоящую великую любовь? По правде, разлука – плохая советчица, зато чертовски хорошая сводня, вот только времени на раздумья уже нет. Я должна протянуть руку этому человеку, ибо сомнительно, что в моей жизни появится кто-то еще. Но что это я? Разве можно так холодно и цинично рассуждать об отце моей дочери?! Что за мысли приходят тебе в голову, Кука Мартинес?

– Я ни в чем не могу тебе отказать, Уан, клянусь. Можешь взять мою жизнь, если она тебе нужна.