Детонация

Они гуляли дважды в день. Минимум по часу, избегая только ветреной майской погоды. Алексу всегда становилось хуже в ветер. Мучительно начинала пульсировать голова, так что он не мог даже кашлянуть. А кашель был. Хоть и совсем не таким уже частым и сильным, но по-прежнему мучающим и надсадным. Занятия с Сашенькой помогали. Конечно, они помогали. Да и как бы они могли не помочь? Иногда он думал, она вытянула его какой-то немыслимой, непостижимой ему силой. Нечеловеческой, уж это точно. Потому что иначе как чудом то, что с ним происходило, назвать было нельзя. А происходило с ним многое. Сначала Александр думал, что это бредит его измученный лихорадкою мозг. Потом, когда жар уверенно спал и удобная причина вместе с ним испарилась, полагал, что это навеянные курительными травами грёзы, но девчонка уверяла, что это только полынь, что, судя по запаху, было правдой. Он даже пытался распробовать рассыпанный ею случайно порошок на вкус — по всему выходило, это натуральнейшая горькая полынь. К тому же после неё есть хотелось ужасно. Вероятно, улучшение аппетита и было её самой очевидною целью. И тот был. Почти зверский.

Мысли его окрепли вместе с выздоравливающим телом. Пропали кошмары. И Алекс посмеивался над собой вчерашним, пока не начинал видеть это снова и снова — высокая, почти прозрачная белёсая полутень. Она сплеталась в большую фигуру из причудливой вязи светящихся слов, которыми были исписаны все стены. Он не понимал этого странного, незнакомого языка. И доводил себя и Сашеньку до отчаяния, не спя сутками, силясь узнать начертание, вычленить буквы. Обложился словарями и старинными книгами, пытаясь отыскать хоть что-нибудь подобное. Всё было тщетно. Ни переводов, ни букв, ни тем более слов найти он не мог. Как и вычленить привычные знаки из увиденного. Странная, причудливо красивая вязь занимала все его мысли. И он почти сходил с ума, засыпая с нею ночью и просыпаясь днём. Тревожился и сердился, пока Сашенька не пфыкнула и не сказала:

— Рисуйте!

— Что рисовать?

— Слова свои эти рисуйте! Вместе посмотрим. Да и разослать по университетам древностей не помешает. Ответ только долго ждать, а так — всяко на пользу. Хоть занять себя чем будет. — И ушла за новыми перьями и бумагой.

А потом она сказала однажды, чуть испуганно и жутко смущаясь:

— У меня в голове кто-то разговаривает. И не могу понять о чём. Я не знаю этого языка.

Алекс схватил её, готовую умчаться прочь, за руку, вгляделся пристально в глаза — она не лгала.

— Я слышу их, ваша графская невозможность. — К её бесцеремонности он давно привык, как привыкают к зиме или к солнцу. И как зима должна приходить в своё время, так и Саша требовалась ему каждый день. Чтобы просто молчала рядом. Без неё день был неправильным и незавершённым. — Это женщина, и она встревожена жутко. — В глазах коротко блеснули слёзы. — Что с нами? — и добавила неправильным шёпотом: — Алекс?.. — и что-то надорвалось в нём в этот миг.

Он только качнул головой, близко вглядываясь в такое знакомое и давно привычное лицо.

А ведь она невероятно красива. Почему он раньше этого не замечал? Тонкие светлые локоны вокруг смуглого лица, большие серые глаза с огромным зрачком и яркие маленькие губы — сейчас чуть дрожали взволнованно, расстроенно и, кажется, возбуждённо.

— Не бойся, — обхватил её кулачки в ответ, стараясь вложить во взгляд уверенность и в то же время скрыть потрясение, сию минуту его озарившее. — Не бойся, нас теперь двое. А это не так страшно, — и прошептал, чтобы прониклась: — Веришь мне?

Как это смешно и банально. Он и его сиделка. Житейская обыденность. Такая, что противно и смешно самому. И поступить подобным образом было бы просто низко. Именно, Александр. То было бы низко. Девочка отдала всю себя, чтобы вытащить тебя оттуда, откуда ты возвращаться уже был не должен. И она сделала это — спасла. Ради тебя победила.

Очередное откровение нахлынуло и заставило отшатнуться и побледнеть.

— Александр Николаевич, что с вами? — прошептала дрожащим испуганным голосом.

— Саша? — спросил, не веря. Как могла она его, чуть живого, едва держащегося на ногах, с почти мертвецки запавшими глазами, харкавшего кровью, оскорблявшего ее последними, самыми отвратными и обидными словами… Как она могла бы? Это же глупость.

И вспомнилось сразу, как неизменно возвращалась, как уверенны, но осторожны и нежны всегда были пальцы, как терпела и плакала, когда думала, что он спит и не слышит. Как отчаянно боролась всё это время. За него. С ним.

— Господи… за что награждаешь меня? — спросил потрясённо и тихо, глядя в её растерянные глаза.

Она не ответила. Осторожно высвободила из его рук ледяные ладошки.

— Я завтра приду. Как обычно. Вашей шизофрении надо бы поспать. — И улыбнулась, произнеся взрослым своим голосом совершенно невозможное: — Моей, кстати, тоже.