Детонация

— Всё верно. Конечно, — прошептал осторожно. — Но в этот раз всё не так. И я… чувствую что-то. Опасность. И знаю, что надо скорее. Но надо непременно. Понимаешь? — взглянул с тревогой на своего старика.

Старший Сневерг бросил на сына короткий задумчивый взгляд.

— Понимаю. — И Алекс сдержанно с облегчением вздохнул. — Дай мне месяц. А лучше два. Если за это время не передумаешь, будет тебе моё благословение и добро. — И закинул удочку снова.

— Месяц, — повторил Александр.

— А лучше два, — напомнил старший Сневерг.

— И всё-таки надо спешить.

— Ну теперь-то уж чего торопиться? — тихо засмеялся старый граф. — И, сынок, вдруг ты не заметил — она горбата.

— Исправлю, — мрачно буркнул Алекс и вытащил бестолковую удочку из воды.

Она принесла новости в конце августа. Он ждал их. Даже слишком. Выискивал во взгляде, в дыхании, в мыслях. И теперь, когда она вот так просто пришла и сказала, — сперва не поверил. Застыл, как охламон, нелепо приоткрыв в изумлении рот, будто дворовый мальчишка. А потом, опомнившись, сграбастал её в охапку, на руки и долго уже не отпускал. А она, конечно, страшно ругалась. Беспокоясь за его дурацкую рану. И он всё шептал, уткнувшись ей в волосы:

— Сашенька, милая. Ласковая, нежная. Дорогая. Радость, какая радость!

— Пусти же ты, глупый, — смеялась шёпотом в ответ. — Вдруг услышит кто.

— Сам прокричу. Пусть все знают!

— Не надо, — испугалась вдруг. — Не дело это, — прижала испуганно тонкую бледную ладошку к животу. И долго не опускала встревоженные глаза.

— Что? — спросил у неё шёпотом.

— Вдруг это передастся? — неровно дёрнула за плечо подбородком.

— Нет, — уверенно ответил Александр. — Но точно передастся другое, — вздохнул вдумчиво и добавил шёпотом в висок: — Я всё исправлю, не бойся, — поцеловал маленькую женщину очень осторожно, устроил удобно на коленях. — Думаю, мне надо кое-что тебе рассказать.

* * *

Кошка беззвучно мяукнула, боднула головой дверь, и та, полыхнув коротко зеленью, щёлкнула замком и поддалась. Узкой щели хватило — проскользнула внутрь и замерла. Опасности не было, нетерпеливо дёрнула хвостом, озираясь.

Тьма была неподвижна. Тонкий стрекот цикад за окном трепетал, тревожа и так неспокойную августовскую ночь. Та мелькала синими всполохами зарниц на высоком, ярком сейчас потолке, с обвязанными цветочной лепниною балками, заставляя звериный зрачок то и дело нервно и зло сжиматься.

Её здесь не было. Даже след был несвежим, старым. Негодяйка опять обманула. Ушла. А может, и совсем больше не приходила.

«Догадалась!» — ощетинилась кошка, выгнула спину, протяжно, угрожающе загудела.

Она найдёт! Заставит прийти саму! Её глаза нужны ей. К чему горбунье зрячесть? Урод уродом пусть и остаётся. А ей — это ещё тридцать лет молодости и новые глаза. Они всё равно иссохнут, отомрут. Но ведь на столько хватит. Прошлых хватило совсем ненадолго. Их хозяйка оказалась слаба.

Фыркнула в сторону. Брезгливо потрясла челюстью, слюна капнула на пыльный лаковый пол. Синий свет полыхнул, отразился и от него тоже.

Кошка, мгновенно спружинив и выгнувшись, высоко прыгнула, издала короткий отчаянный вопль и, скользя лапами, бросилась в спасительную черноту, утекая в неё, растворяясь, исчезая. Синий свет задержался на миг и медленно, как уголёк в безветренную ночь, остыл, подёрнулся белёсой дымкой. Потух.

Магдалена очнулась, дёрнула на грудь обожжённую, вонючую, седую косу, наклонилась, нащупала рукой пол и опустилась, пробуя отдышаться.

Девчонка манила её с тех самых пор, как тут появилась. Местных портить было опасно. Можно было и кол в спину поймать. А прятаться тут было всё сложнее. Приходилось стариться, переезжать и снова возвращаться, как забудут. Помнили только родичи. Они и прикрывали. Мол, то тётка с северных окраин помирать приехала. Или племяшка с западных поселений овдовевши вернулась. Никто и не лез. Стоило разок припугнуть скользким предсказанием или призрачным даром, и всех носатых тут же раздувало, как сухую листву ветром с дороги — живо, путано и в разные стороны.

Слепа от рождения. Знают ли те её предки, на что обрекали невинное, беззлобное дитя? Слепа, беспомощна и, к её ужасу, бессмертна. Вечность в теле больной, уродливой слепуньи. Вечность мучений и бесконечной тьмы. Только белые, бесформенные тени вокруг, которые мучают и терзают, шепчут, что вечность закончится, только если младший Сневерг сможет остановить огонь. Иначе земля будет мертва и на всей ней останется только она. Мёртвая духом на погибшей земле. На целую вечность.

Младший…

Сколько их уже было. Младших. И все пусты, бестолковы. Никчёмны. Но и огня не было. Ждать. В теле неповоротливом и больном. Сколько ещё ждать? А она ведь молода и красива. Может быть. Она может быть такой. Только нужен тот самый донор.

И вдруг такая удача. Она, наконец, нашла. Пришлую, ничью. Горожанку. Бесстыжую. Выучилась мужскому ремеслу и тут же пошла в услужение графскому отпрыску. Хитрая. И умная.