Детородный возраст

Вчера привезли пятнадцатилетнюю девочку с угрозой выкидыша, капали всю ночь, но она родила двойню на восьми месяцах. Говорят, рада, что избавилась от живота, просто сияет, хочет отказаться от детей, а тетки уговаривают забрать и «не грешить», как будто сами не были пятнадцатилетними. Главная тема дня. Ну, разумеется, Эра вызовет ее мать, чтобы та принимала решение, и сейчас всё гадают, усыновит она младенцев или нет.

– Усыновит, конечно, ну сколько ей, лет сорок, тридцать пять? – который раз вздыхают Тамара с Катей, как будто от этого зависит их судьба.

…Постояв минут десять во внутреннем дворике и несколько осмелев, я решаю двигаться дальше: ходить гораздо легче, чем стоять, и, кажется, я в состоянии перемещаться. На меня никто не обращает внимания, и можно двигаться куда угодно. Хорошо бы дойти до больничного сквера – там, говорят, до самого снега цветут диковинные цветы, к ним приставлен садовник. Но об этом нечего даже думать, мне нельзя отрываться от корпуса. Значит, выбор один – по тропинке вперед и назад. Но я, удлиняя, меняю маршрут. Каких-то метров двадцать – двадцать пять, короткий поворот налево – и я напротив главного фасада, там, где центральный вход.

Всё, что здесь происходит, понятно сразу и отражено в эпистолярном жанре на заборе, освоенном счастливыми папашами. Хладнокровно прочитав надписи: «Иринка, спасибо за сына!», «Ура, у меня дочка!», «Кто бы мог подумать, я теперь отец» и т. п. в разнообразных вариантах и бегло отметив парад дорогих иномарок, огромных цветочных букетов и камер, буквально заставляю себя подойти к больничному киоску напротив. Мне ничего не надо, но я внимательно рассматриваю бестолковый прилавок и покупаю два лимона, шоколад и хлопья – попытка зацепиться, втиснуться в русло обычной повседневной жизни, которая мне совершенно недоступна и даже не нужна как будто. Меня здесь нет, я где-то далеко, но надо заземляться, хотя бы сделать вид. И я отсчитываю деньги, покупаю. Придет Алеша – я скажу: ходила в магазин. И это будет правдой. Из праздничной толпы папаш вдруг выстраивается нечто вроде очереди перед заветной дверью – с минуты на минуту начнется выписка.

Бросив покупки в пакет и стараясь не оборачиваться в ту сторону, словно боясь усмотреть что-то запрещенное, медленно и старательно возвращаюсь назад, осторожно пересекаю свой дворик и смотрю на часы – целых тридцать минут вертикали. Целая жизнь. Тридцать минут и всего лишь три сокращения – не самых сильных, слава богу. Чувствую страшную усталость, тахикардию и будто бы возросшее земное притяжение, которое всё время нужно преодолевать. Слабеют мышцы – вот она, детренированность, о которой предупреждали. Сейчас это пройдет. Возможно, я чуть-чуть переходила, обрадовалась воздуху и солнцу. Но зато я теперь знаю: это возможно, и надо выходить время от времени, хотя бы иногда, минут на двадцать. Спасибо милой доброй Люсе.

Не раздеваясь – не могу, потом – я лягу, буду петь своей малышке песенки и буду рассказывать сказки. Вот только отдышусь, порадуюсь моменту, приду в себя. Мы обе привыкли к этому ритуалу общения, и я чувствую, что она его ждет каждый вечер. И если вдруг сказка запаздывает, она выдает нетерпение: ворочается, даже крутится как будто и барабанит ножками и ручками. Репертуар один и тот же: «Щелкунчик», «Черная курица, или Подземные жители», «Городок в табакерке», «Снежная королева». «Серая шейка». Тетки на диванах уже привыкли к моим выступлениям и перестали гадать, сумасшедшая я или нет. Однажды я слышала, что Эра им велит делать то же самое, но они, конечно, не делают, а зачем-то собираются возле моей палаты каждый вечер и по часу молча сидят. Чаще всего я рассказываю «Снежную королеву». Я добираюсь до того момента, как олень оставляет раздетую и разутую Герду возле куста с красными ягодами, где ее встречают полчища снежных хлопьев, которые она побеждает словом и попадает в чертоги снежной королевы, и понимаю, что в сказке всё непросто, и это – самая загадочная вещь, написанная для детей. Или для взрослых?

Я почти наизусть ее знаю:

«Герда начала читать „Отче наш“; было так холодно, что дыхание девочки сейчас же превращалось в густой туман. Туман этот всё сгущался и сгущался, но вот из него начали выделяться маленькие, светлые ангелочки, которые, ступив на землю, вырастали в больших грозных ангелов со шлемами на головах и копьями и щитами в руках. Число их всё прибывало, и, когда Герда окончила молитву, вокруг нее образовался уже целый легион. Ангелы приняли снежных страшилищ на копья, и те рассыпались на тысячи снежинок…»