Децимация

Потом, впервые после приезда в Киев, на заседании выступил бывший голова кабинета – Винниченко. Он говорил точно полтора часа, отведенные ему регламентом. Это была красивая, теоретическая речь, в которой Винниченко с огромной глубиной обосновал необходимость возрождения украинской нации. Она явно готовилась для книги и просилась в печать. «Народ Украины всей своей историей выстрадал свое освобождение от российского империализма». О том, что галицийцы живут под игом австро-венгерской империи, он не упомянул. Он был единственным выступающим, который также затронул вопрос о необходимости социально-экономических изменений. Ему также хлопали долго и внушительно.

Потом выступили представители национальных меньшинств, проживающих на Украине – от евреев, молдаван, поляков, караимов. Все они клялись в верности Украине, полностью поддерживали Центральную раду. Особенно понравился – всем без исключения – еврейский социалист Шац. Он назвал семидесятилетнего генерал-фельдмаршала Эйхгорна «прусским лейтенантиком с нафабренными усами». Зал взорвался громкими аплодисментами, перешедшими в овацию. Все от таких фраз чувствовали себя сильными и уверенными, а зажигательные речи способствовали личному возвышению, а значит – повышению значимости Украины. Центральная рада представлялась мощной, крепко стоящей на ногах, и никакая сила, тем более немецкая, не могла ее сокрушить.

Министерская ложа вначале была полна, но постепенно министры, видимо, по государственным делам, уходили из нее.

После перерыва, в четыре часа, заседание продолжилось. Слово для полуторачасового доклада предоставили бундовцу Рафесу – от партии еврейского рабочего класса. Это было последнее выступление на заседании, и последняя речь, произнесенная в истории деятельности Центральной рады. Она была удивительно красивой. Бывший парикмахер Рафес дал анализ реального положения вещей, сложившихся на Украине. Его слова: «В море слов, сказанных сегодня к делу и не к делу…», вызвали сочувствие зала. Действительно, выступающие перед ним много о чем-то говорили, но вот где было что-то конкретное – не вспомнишь. Слова «немцы хозяйничают и не считаются ни с радой, ни ее правительством…» вызвали гневный шепот зала. Но об этом уже говорили и предыдущие ораторы – это не ново, все это знают.

А министров в ложе становилось все меньше и меньше. К Грушевскому, ведшему заседание и возвышающемуся на высоком подиуме над всеми, подошел технический работник рады и что-то прошептал на ухо. У Грушевского пенсне упало на стол. Но он молчал столько времени, сколько секунд потребовалось работнику рады, чтобы отойти от него, и произнес:

– Пан Рафес, ваше время закончилось.

Но Рафес, вошедший в ораторский раж, не слышал его слов. С неприкрытой болью в голосе он говорил:

– Я говорю это не со злорадством, а с печалью в душе…

Все присутствующие с глубокой тоской в душе ощутили безвыходность положения рады и, чуть ли не со слезами на глазах, воспринимали самобичующие слова Рафеса. Грушевский снова произнес:

– Ваше время закончилось.

– Я заканчиваю, только в заключении подведу некоторые итоги…

Вдруг тяжелая дверь зала с грохотом, – из-за резкого удара подкованным сапогом, – распахнулась, и в зал начали вбегать немецкие солдаты. Немецкий лейтенант вбежал на подиум и на ломаном русском языке закричал:

– По распоряжению германского командования объявляю всех присутствующих арестованными! Руки вверх! – он вытащил револьвер, солдаты взяли винтовки на прицел, направив их в зал. Все члены рады встали и начали поднимать руки. Грушевский страшно покраснел от крови, бросившейся в лицо, и единственный из всех остался сидеть на месте за председательским столом, и не поднял вверх руки. Рафес с поднятыми руками, саркастически улыбаясь, стоял за трибуной, будто подтверждая свои недавно сказанные слова, – я был прав, предупреждая вас, что на Украине хозяева не мы, а немцы. Порш, забывший о своей недавно произнесенной боевитой речи, будто в знак лояльности к Германии, в поднятой левой руке, держал газету «Neue Freie Presse». Потом правой рукой из внутреннего кармана пиджака достал свой паспорт украинского гражданина и удостоверение, и поднял их вверх, как бы удостоверяя немцев в том, что он председатель «Хлебного бюро», которое должно снабдить Германию продовольствием. Винниченко с критической улыбкой смотрел на своих бывших соратников, словно спрашивая: «Доигрались? Дождались своего конца».

Только Грушевский продолжал сидеть в кресле, не поднимая рук, и объяснял по-немецки лейтенанту, что он своими действиями нарушает неприкосновенность парламента. Лейтенант, наоборот, отвечал что-то по-русски. Грушевский, подняв голову вверх, сказал:

– Я вас прошу уважать украинское правительство, и если вы пришли сюда – извольте говорить по-украински.

– Это очень важно? – осведомился лейтенант.

– Да! Вы ворвались в здание правительства – территорию суверенного государства, и должны уважать его законы.