Децимация

Видимо человек в кожанке был доволен, что все завершилось мирно, и не хотел вновь обострять обстановку излишними выяснениями. В это бурное время эмоции подавляли разум, и перемирие легко перерастало в ссору и наоборот; все стали выходить. Тимофей как-то недоуменно смотрел на Сергея, будто тот вернулся с того света и неожиданно снова оказался рядом с ним. На улице расстались с толпой гайдамаков, и в подвал трактира на Фундуклеевской зашли только пятеро. У полового Сергей заказал бутылку царской водки, одновременно жалея, что тратит на это много денег, а сколько придется находиться в Киеве, он не знал. «Ладно, – решил он. – Ради встречи с Тимофеем». То, что он заказал царскую, вызвало удовлетворение у Панаса, и он, от предвкушения удовольствия, потер руки. Разлили водку по стаканам и первую выпили за встречу. Бард не притронулся к стакану, Фишзон только пригубила. И, когда Панас выразил недовольство, Эльвира ответила, что она такое не пьет, а Бард торжественно произнес:

– Раньше нас буржуи специально спаивали, чтобы меньше думали, а больше работали. А сейчас революции водка не нужна. Я уже давно ее ни грамма не брал в рот и поклялся никогда не брать. Она мне уже не нужна.

Его заявление вызвало смех и улыбки, и Панас добавил:

– Нехай нам буде хуже, що бильш достанется.

Сначала разговор шел о том, что делали после того июньского неудачного наступления Сергей и Тимофей. Тимофей поведал о том, что в августе его записали служить в украинский полк Богдана Хмельницкого, и он сейчас служит в Киеве.

– Мой хорунжий послал меня сюда, чтобы я боролся за самостийну Украину.

– А разве тебя никто не избирал?

– Ни. Во, смотри?

Тимофей вынул из внутреннего кармана шинели бумажку и показал Сергею. Фишзон с Бардом также с любопытством прочитали: «Командирую на съезд своего джуру Радько Т. А. Командир роты хорунжий Пикало».

– Выходит, вас никто не выбирал? Вы самозванцы, – констатировала Фишзон.

– Нет, – вмешался Панас. – Меня избрали сичевики. Сказали, езжай Панас, отдохни от дум. Вот и видпочиваю.

Он заметно охмелел, сказывалось выпитое ранее. А сейчас, при воспоминании об отдыхе, совсем загрустил.

– Ну, а ты, Тимак, как попал в денщики? – с сожалением спросил Сергей. – Ты ж настоящий солдат, а не слуга.

– Не балакай по этому поводу, Серега. Самому стыдно. Не захотелось снова в окопах гнить. Это раз. А потом думал, что отпуск, может, дадут. Буду к начальству ближе. Ведь дом-то рядом. Дружина, двое хлопьят не бачили меня, а я их, аж два года. Подумаю, Липовая Долина рядом, отпустили бы – за ночь добежал туда, да видишь, все каждый день меняется. Говорят, потерпи немного, отпустим совсем. А чего ждать? Все равно большевики верх возьмут, наши солдаты ихних поддерживают.

Тимофей закручинился от воспоминаний, темной тоской налились еще недавно радостные от встречи с другом глаза – глаза солдата, неоднократно видевшего смерть и ходившего рядом с нею. Но, видно, так устроена душа человеческая – всегда тянет к родному очагу, жене, детям, забывая прошлые огорчения. Большое чувство вытрепанной солдатской души требовало ласки и покоя не в кругу фронтовых друзей, как бы ни были они дороги, а именно семьи, родной и единственной. И это живое чувство заставляет людей переносить все ужасы ненормальной жизни, и страшно бывает, когда из души выдергивают это последнее, самое дорогое чувство. И становится тогда человек бездушной игрушкой, и горе несется от него всем и вся. Не остановится, пока все не разрушит, а потом, если останется жив, будет мучительно и долго размышлять – почему так произошло, и никогда не найдет ответа. И станет оставшуюся жизнь считать себя виноватым непонятно перед кем и за что, и никогда ни с кем не поделится своими думами, спрячет их в своей глубине души, и станет неспособным продолжить старую жизнь, и не сможет приспособиться к новой. И горестной тенью пройдет он по земле, и с радостью уйдет в нее. Тимофей с ожесточением сказал:

– В проклятое время мы живем. Проклятое.

Но с этим не согласился Бард:

– Время прекрасное, товарищ. Революционное. А революции бывают не каждый день или год. Нам в этом повезло. Вот выгоним всех гадов, и заживем по-хорошему.

Панас грубо захохотал:

– Досить революции. Вот вам в России дали земли, и давайте закругляйтесь. Пора по хатам. Это нам в Карпатах не дали землю. Можно еще воевать.

– Да твого дома ж немае, Панасе, – возразил Тимофей,

– Шо верно, то верно. Немае, зараз, ни хаты, ни семьи. А все ж було, колысь.

– А что случилось? – спросил Сергей и укоризненно посмотрел на воодушевленного Барда, чтобы он не слишком горячо вмешивался в разговор.

– Моя призвыще Сеникобыла. Слыхал такую?

– Нет.