– Отойдь, детка, я зараз с ним побалакаю, – с угрозой в голосе обратился он к Фишзон. Но та стояла, не двигаясь с места. Гайдамак подошел к ней и левой рукой отодвинул ее в сторону. – Ну ходи до мене? – обратился он к Сергею. – Ходи? Побалакаем.
Сергей размышлял – что делать? Револьвер он держал в опущенной руке. Стрелять? Их троих изрешетят, как сито. Каждый солдат кроме винтовки носил в кармане пистолет, добытый на фронте, и командование этого не запрещало. И он медленно, чтобы все видели, опустил револьвер в карман шинели.
– Поговорим. Но не здесь. Выйдем на двор.
Толпа удовлетворенно выдохнула. Видимо, стрельба в комнате ее не прельщала. Можно и своих перестрелять. Детина остановился и на удивление спокойно произнес:
– Гаразд. Выйдемо.
Но тут кто-то из толпы обрадованно выкрикнул:
– Серега! Ты?
И Сергей увидел Тимофея Радько, с которым служил на Юго-Западном фронте и участвовал в том злосчастном июньском наступлении. Тот радостно улыбался и, не обращая внимания на своих товарищей, пробирался к Сергею. Они обнялись – этого, видимо, хотел Тимофей, чтобы показать, как он близко знает фронтового друга. И громко, чтобы слышали, спросил:
– Ты жив? А мы ж там, на фронте, думали, что тебе конец пришел. Снаряд же рядом с тобой рвануло, думали – тебя в клочья. Не ожидал, что ты жив. О це добре! Как же ты живым остался?
Привирал Тимофей ради смягчения сердец своих однополчан – снаряд тогда, в июне 1917, разорвался намного дальше, но его задел своими горячими осколками. Но у фронтовиков свое, особое чувство родства – причастности к кровавому делу, которое заставляет их держаться вместе, совместно переживать прошедшее, но лично каждому хочется забыть это прошедшее. И этим-то и воспользовался Тимофей.
– Казаки меня спасли. Подобрали в свой обоз, – Сергей не стал распространяться о ранении.
– О, славно! – воскликнул Тимофей, и по его увлажнившимся глазам было видно, что он всем сердцем рад встрече. – Хлопцы, це ж наш вояка, в одном полку служив, со мной! – обратился Тимофей к гайдамакам. – Заканчиваем баловство, як кажет дамочка. На фронте не вбило, не следует зараз друг дружку убивать. Панас, прячь свой пистоль.
Детина молча стал прятать наган в кобуру, но по его виду было видно, что он недоволен, не простил обиды:
– Гаразд. Пойдем на вулыцю и там договорим до конца, на кулачках.
Панас желал продолжения схватки, только более мирным путем. А может, его напугало то, что Сергей был на фронте, – а с такими опасно связываться, тем более, если он при оружии. Но так просто отступать ему не хотелось. Но Тимофей сказал ему:
– Ни, Панасе. Драчка отменяется. Пойдем в кабак и мирно все решим. У меня есть пляшка самогона. Бурячного. Як вмажешь, так с ног без всякой драки. Пойдем выпьем – и мировая.
Панас послушно согласился:
– Коль так, то можно. Но нехай и твой друг поставит пляшку.
– Я за него поставлю.
– Я и сам могу, – согласился Сергей.
«Плохой мир все-таки лучше хорошей ссоры», – подумал он.
– Да пусть он возьмет с собой и дамочку. Дюже шустрая, – продолжал ставить условия Панас. – Не она бы – уже б твой труп остыл, – и он удовлетворенно осклабился.
– Если захочет, пусть идет. Но она не одна, а с товарищем.
Бард стоял растерянный, не пришедший в себя после происшедшего, и только спросил Эльвиру:
– Мы пойдем?
Фишзон, видимо, решила идти вместе со всеми, – на всякий случай, если вдруг снова вспыхнет ссора, то она поможет ее прекратить. В комнату вошли несколько человек во главе с секретарем мандатной комиссии.
– Что здесь происходит? – обратился человек в кожаной куртке, будто не зная, что здесь действительно происходило. – Где печать? – властно потребовал он, видя, что заваруха закончилась.
Сергей протянул печать. Тот взял и укоризненно посмотрел на него.
– Что вы здесь буяните? – укоризненно-наставительно произнес он. – Стыдно, товарищ.
– Да всякое бывает, – вяло согласился Сергей.
Гайдамаки удовлетворенно хмыкнули, им понравилось, что недавний их противник своими словами как бы взял часть вины за происшедшее на себя.
– А теперь расходитесь, – скомандовал человек в кожанке. – Завтра приходите на съезд, в Купеческое собрание.