— Ты кто? — недоверчиво спросило Облако, глядя на Лоскутика туманным взглядом.
— Как это «кто»? — удивилась Лоскутик.
— А, помню, ты была такая зеленая, развесистая и росла на опушке… — пробормотало Облако.
— Да ты что? — уже с испугом сказала Лоскутик.
— Ага, ты ловила комаров на болоте…
— Да нет же!
— А… Ты говорила «тик-так»! и показывало время на городской башне.
— Какое время? Что с тобой?
— Я тебя не знаю, — печально сказало Облако. — Я все забыло. Ну, я полетело! Пока.
— Постой! Я дала тебе напиться… — робко напомнила Лоскутик.
— Что-то такое было, — задумчиво протянуло Облако. — Напиться… напиться… Видишь ли, у меня в голове вода, а я ее всю вылило. Я выплакало всю свою память. Все, что помнило. Ну, прощай!
— Да подожди! — с отчаянием воскликнула Лоскутик. — Еще у меня сегодня день рождения. А ты говорило: дождь-рождение.
— Да, да, припоминаю, что-то такое было… — Облако немного посветлело.
— А потом ты превратилось в двенадцать собак…
— Да, да, это я помню…
— И мы пошли…
— Стой! Молчи! Вспомнило! Мы пошли в лавку к Мельхиору…
— Да!
— Ты — Лоскутик!
— А, вот где ты! Попалась, голубушка!
По улице шла Барбацуца. Из ее единственного глаза, от ярости просто сыпались искры. Она только что побывала во дворце и узнала, что король вовсе не хочет манной каши, а главный повар и не думал посылать за ней голубей.
Облако тут же свернулось клубком, шмыгнуло Лоскутику под локоть и там затаилось.
Барбацуца приближалась медленно, не спеша, и это было страшнее всего. Тень ее упала на Лоскутика. Лоскутик прижалась спиной к забору.
— Где была? Признавайся, — спросила Барбацуца тихо и сипло.
— Платье покупала! — подсказало Облако, слабо шевельнувшись под мышкой.
— Платье покупала… — помертвев, повторила Лоскутик.
— Врешь! Если ты покупала платье, то у тебя должно быть платье! Где оно? Покажи!
Барбацуца занесла над головой Лоскутика сжатые кулаки.
Лоскутик невольно вытянула вперед руки, чтобы защитить голову от удара, и вдруг на ее руках, легко развернувшись, повисло белоснежное кружевное платье.
Ветер раздул кружевной подол, зашевелил бантами и оборками.
Кружево было такое тонкое, что казалось, вот-вот растает на глазах.
Даю голову на отсечение, что ни одна принцесса на свете не отказалась бы от такого платья!
— Ты купила себе это платье? Нищенка! Кружевное? Замарашка! С бантами? Побирушка! Белое? Самое непрактичное! — Барбацуца от возмущения с трудом находила слова.
Она уже протянула руки, чтобы схватить платье, но кто-то опередил ее.
Ее опередила маленькая жалкая дворняжка.
Что это была за ничтожная тварь!
Во-первых, у нее было всего лишь три ноги, да и то больше похожих на кривые паучьи лапки. Хвоста и ушей не было и в помине.
Она была так худа, что все ребра, проткнув кожу, вылезли наружу.
Но все это не помешало собачонке быть очень проворной.
Она высоко подпрыгнула и ловко цапнула за подол прекрасное кружевное платье. Затем, часто перебирая своими тремя лапками, бросилась наутек.
Кружевное платье волочилось по пыльной дороге.
— Ах, проклятая! — крикнула Барбацуца и бросилась за мерзкой собачонкой.
Казалось, она вот-вот ухватит платье за рукав.
Но собачонка отчаянно тявкнула, поддала ходу, перемахнула через канаву, пролезла в щель под забором и скрылась.
Глава 10
«Ни за что не проснусь, — подумал художник Вермильон и тут же понял, что больше он не заснет. — Ну хорошо, пусть я не засну. Но уж глаза открыть меня никто не заставит».
Он знал, что он увидит. Битые стекла на полу, сломанные рамы, разодранные в клочья портреты.
Прежде художник Вермильон жил припеваючи.
Придворные щеголи и богачи с утра до вечера толклись в его мастерской и охотно заказывали ему свои портреты.
Но шли годы, и художнику открывались глубокие тайны мастерства. Он научился смотреть на мир особым взглядом. Видеть красоту самых простых вещей: камня и грубого глиняного кувшина.
Сам того не желая, он стал рисовать людей такими, какие они были на самом деле, и совсем не такими, какими они хотели казаться.
Самое удивительное, что художник даже не думал об этом. Это получалось у него как-то само собой. Но трусы на его портретах были трусами, как бы они ни пыжились, стараясь изобразить себя смельчаками.
Льстецы — льстецами.
А обманщик, даже если ему удалось убедить всех, что честнее его не сыщешь человека во всем королевстве, все равно на портрете выглядел обманщиком.
Надо ли говорить, в какую ярость приходили все эти люди, увидав свои портреты?
И все-таки художник Вермильон еще как-то сводил концы с концами.
Но вот наступил этот несчастный день, и все рухнуло.
Теперь художник был окончательно разорен, а мастерская его разгромлена. Как же это случилось?
Весь этот день неудачи преследовали художника.
С утра к нему заявился главный королевский пирожник и заказал свой портрет.
На вид пирожник был очень добрый и симпатичный. У него были толстые, мягкие щеки и сладкая улыбка.
Но так как на самом деле он был человеком жадным и жестоким, то и на портрете он получился именно таким.
— Это клевета, а не портрет! — разозлился главный пирожник.