Детская библиотека. Том 49

— Он бутылки сдавал?

— Нет, проходил через двор. Пивная рядом со складом, в заборе проход… Я его раза два видел.

Свиридов подозвал Шныру, показал фотографию.

— А ты его видел?

— Нет, не помню.

— Он видел, а ты не видел?

— Шныра старика заговаривал, — объяснил Паштет, — а я в очереди стоял, по сторонам смотрел, вот и видел.

— Ладно! — Свиридов собрал со стола фотографии, положил в ящик. — Обождите в коридоре, ребята, а ты, Миша, задержись.

Шныра и Паштет вышли.

— Я верю этим ребятам, — сказал Свиридов, — и все же просьба: сегодня они ни с кем не входят в контакт, никому не рассказывают, что были у меня и опознали этих людей.

— Будете брать? — догадался Миша.

— Возможно. Займи ребят чем нибудь, держи их при себе, не спускай с них глаз.

— Я предпочел бы участвовать в другом деле.

— Это исключено. Может не обойтись без стрельбы.

— Тем более хотелось бы.

— Я не успею оформить твое участие. Зато обещаю, что ты будешь присутствовать на их допросе, большего не могу.

Глава 41

Прямо от Свиридова Миша увел Шныру и Паштета в цирк.

Трибуны были пусты, на манеже тренировались артисты.

— Посмотрите, вам будет интересно, — сказала Эллен.

Она усадила в первом ряду Шныру и Паштета, а сама с Мишей села поодаль.

— Ты не узнала насчет ребят? — спросил Миша.

— Я говорила… Но поздно. В цирке начинают с трех четырех лет.

— Не все вырастают в цирковой семье.

— Наша работа сложнее, чем ты себе это представляешь…

— Почему… Я представляю…

— Тебе хочется пристроить их к делу, так ведь? — продолжала Эллен.

— Но в цирке нужны известные способности, даже одаренность или тренировка с раннего детства.

— Все понял! — сказал Миша. — И больше не настаиваю.

Они сидели на пустых трибунах, смотрели на тренирующихся артистов.

— Скоро мы уезжаем на гастроли, — сказала Эллен.

— Куда?

— В Мурманск.

— Лучше бы на юг.

— Нет, там сейчас хорошо, весна… Я люблю весну. Иногда мне хочется уехать туда, где весна начинается еще в феврале, куда нибудь в Туркестан или Закавказье. А потом вместе с весной двигаться на север, переезжать из города в город… Мы, цирковые, вечные скитальцы.

— Ты хочешь сказать, что я тебя могу видеть раз в три года?

— Я не это имела в виду, — уклончиво, как показалось Мише, ответила Эллен. — Но моя жизнь — это ездить, работать и улыбаться.

— Действительно, почему ты все время улыбаешься? В театре актеры тоже раскланиваются, но не улыбаются.

— Нелепо было бы улыбаться Гамлету или королю Лиру, — возразила Эллен, — а мы веселим зрителя. Даже если я чуть не разбилась, я должна улыбаться: все хорошо, прекрасно, весело и удачно. Вот мы и улыбаемся… Слушай, этот дяденька, который тогда бросил мне букет, а потом явился за кулисы с комплиментами… Ты знаком с ним?

— Да, а что?

— Артист погорелого театра! Передай ему, чтобы он больше не посылал мне цветов.

— С удовольствием, — согласился Миша, хотя совсем не представлял себе, как он это скажет Навроцкому.

— Ты останешься на представление? — спросила Эллен и встала. — Сегодня будут Бим Бом, Виталий Лазаренко, останешься?.. Хорошо, посиди, я схожу за контрамарками.

Глава 42

В то время когда Миша со Шнырой и Паштетом досматривали в цирке представление, Смоленский рынок был погружен в темноту.

Темно было и в прилегающих переулках, здесь рано ложились спать, рано вставали — рынок начинался с рассветом. Только тускло светились завешенные окна «Гротеска», и, когда открывалась дверь, доносился оттуда приглушенный шум голосов, стук пивных кружек, женский смех, обрывки песен.

Свиридов велел своим людям подходить по одному, с разных сторон, так, чтобы в десять вечера оказаться у «Гротеска», трое — у главного входа, трое — у заднего, во дворе.

Ровно в десять Свиридов открыл дверь и с двумя сотрудниками вошел в «Гротеск».

Вид людей в кожаных куртках, остановившихся у дверей, не оставлял сомнений в том, кто они такие. Все смолкло. Оборвалась песня в углу, застыл официант с кружками в руках, игроки прикрыли карты кто ладонями, кто локтями, смолкли парни и накрашенные девицы.

Тишину разорвал истеричный женский крик:

— Облава!

Крик оборвался, все молчали.

— Никому не вставать! — приказал Свиридов. — Официант!

— Слушаюсь! — ответил официант, продолжая держать в каждой руке по четыре кружки, наполненных пивом.

— Иди вниз, скажи Василию Ивановичу, Серенькому и всем, кто там есть, чтобы выходили.

— Слушаюсь. Будет исполнено.

Официант поставил кружки на стойку, вытер руки фартуком и ушел за занавеску.

В заднем помещении «Гротеска» в полуподвале за столом сидели четверо, на столе лежали карты и деньги.

— Василий Иванович, — сказал официант, — вам велено выйти.

Василий Иванович, плотный, крепкий человек лет пятидесяти, с красивой сединой на висках, с прямым, несколько тяжелым взглядом, не выпуская карт из рук, спросил:

— Сколько их?

— Трое.

— Скажи, сейчас выйдем. Иди!

Официант попятился и вышел.

Василий Иванович положил карты на стол, протянул руку, открыл заднюю дверь. Полоска света упала на узкую крутую лестницу. Сверху раздался голос:

— Выходи по одному. Кто выйдет с оружием, будет застрелен на месте.

Василий Иванович закрыл дверь.