Детская книга

На следующий день директор собрал всю школу и спросил, не видал ли кто Уэллвуда. Хантер показал свой синяк и объяснил, что Уэллвуд швырнул в него горячей лампой, когда был пойман за чтением после отбоя. Директор сказал, что Уэллвуд, наверное, прячется. В памяти шевельнулось тошнотворное воспоминание о другом красивом мальчике: он висел на крюке в угольном погребе и распухшее лицо уже не было красивым. Директор велел Хантеру искать Уэллвуда. Он организовал поиски на территории школьных угодий. Еще через два дня он вызвал полицию и телеграфировал Хамфри Уэллвуду.

Хамфри и Олив сели в поезд и поехали на север. Хамфри отчасти сердился, потому что из-за этого не успевал сдать статью для «Ивнинг стандард». Олив пыталась удержать в голове несколько сюжетных нитей сразу – от «Изгоев» до «Тома под землей». Испытывая это нормальное, будничное раздражение, они в то же время цепенели от страха где-то в незнакомом и чуждом месте, глядя на невнятные силуэты в окно вагона, затянутое дымом, паром, нависающей растительностью.

Когда они приехали в Марло, Тома еще не нашли. Хамфри посчитал, сколько дней Том отсутствовал, пока им не сообщили. Он выразил негодование. Олив сказала, что письма Тома были абсолютно безмятежны. Впрочем, теперь, задним числом, видно, что слишком безмятежны, совершенно не похоже на Тома. Привели Хантера, который, окинув Уэллвудов наглым взглядом, продемонстрировал синяк и ожог. Олив спросила его, как это случилось. Хантер объяснил, что Том читал какую-то чепуху в темноте, светя себе лампой, а когда его застали, швырнул лампу в Хантера. Горячая лампа – это очень опасно, сказал Хантер. Он хладнокровно смотрел на Олив и Хамфри, полностью владея собой.

Когда Хантер ушел, Олив спросила, нельзя ли поговорить с Джулианом Кейном, – он знает Тома вне школы, и, может быть, Том ему что-то рассказывал.

Привели Джулиана, и он сказал, что ничего не знает. На расспросы он ответил, что, по его мнению, Тому трудно было освоиться в школе. Джулиан осторожно сказал, обращаясь к Хамфри, что дом Джонсон славится строгой дисциплиной и новым шестер… то есть новым мальчикам, поначалу бывает трудно. Хамфри понял невысказанную мысль, но это никак не помогло. Никаких следов Тома не отыскалось, и, проведя несколько дней в гостинице, Хамфри и Олив вернулись домой, к остальным детям и к ожиданию – может быть, Том пришлет весточку. Но весточки не было.

В «Жабьей просеке» стало невыносимо. Филлис очень много плакала, и ее часто шлепали. Хамфри пил виски и разговаривал с полицией. Олив ходила. Она ходила по дому из конца в конец, как ходит женщина во время родовых схваток, чтобы сокращением мускулов отвлечь тело и ум от боли. Ходила безостановочно, время от времени падая в кресло и терзая собственные ногти и волосы. Через три недели такого хождения она прибегла к мужниному виски, а потом увеличила дозу. Сперва она пила поздно ночью, потом маленькими глотками по вечерам, а потом стала пить и днем, не переставая ходить. Через шесть недель ее блестящие черные волосы стали тусклыми и косматыми, а глаза – хоть она и не плакала – опухли от виски.

Все домашние дела взяла на себя Виолетта. Приготовление еды, письма к издателям, малышей, которым ничего не сказали, – но Виолетта знала, что Гедда все прекрасно знает, хотя и не знала, что она думает или чувствует по этому поводу.

Дороти уходила из дому. Она не ездила к Гризельде и не ходила на занятия. Она уходила в лес и пропадала. Странно, что ни Хамфри, ни Олив не замечали ее отсутствия, хотя могли бы и побеспокоиться об оставшихся детях.

Дороти ходила к древесному дому, все еще хорошо замаскированному осенней листвой и пожелтевшим папоротником. Она тихо садилась на папоротниковое ложе и ждала. Через шесть недель она обнаружила за дверью потрескавшуюся глиняную кружку и заплесневелые крошки хлеба. Она принялась следить за древесным домом, подкрадываясь к нему сзади, а не подходя открыто по тропинкам, – и так ей в один прекрасный день удалось обнаружить в доме оборванного мальчишку, скрюченного в позе плода в вересковом гнезде, обутого в дырявые ботинки, одетого в грязнейшую куртку на несколько размеров больше, со знакомой сумкой, с копной длинных пыльных волос, в которых кишели всякие твари, как живые, так и абсолютно мертвые.

– Я знала, что ты сюда придешь, – сказала Дороти. – Я бы знала, если б ты умер. Я так и думала, что ты жив.

Том то ли что-то проскрипел, то ли всхлипнул в ответ.

– Где ты был?

– Помогал леснику, – ответил Том.

Никакого иного ответа ни Дороти, ни кто другой от него не получили. Это было и похоже, и не похоже на книжки Олив о беглецах. Еще два дня ушло у Дороти на то, чтобы убедить Тома вернуться с ней в «Жабью просеку». Она так и не призналась Олив, что в течение двух дней знала, где Том, и никому не сказала: мать ее никогда не простила бы.