Детская книга

– Теперь, когда я видел все это – все эти замечательные вещи, сделанные людьми, – я, наверное, хочу того же, что выбрал для меня отец. Это очень банально и не принято, наверное, соглашаться с собственным отцом. Нам полагается… мужественно бунтовать. Я не против стать коллекционером или торговцем красивыми вещами. И еще, конечно, я хочу кого-нибудь любить. И чтобы меня любили.

Он взглянул в лицо Тому, который, опершись рукой о подбородок, смотрел невидящими глазами в сторону зазывных дамочек на фасаде павильона Бинга. Не напускная ли эта его невинность, спросил себя Джулиан. И решил, что нет.

Он подумал, что никогда еще не встречал такой девственности.

* * *

Карл Уэллвуд в это время знакомился с вопросами пола совершенно с другой стороны. Иоахим потащил его ко Дворцу женщин, элегантному современному зданию, вестибюль которого украшали фигуры выдающихся женщин – от византийской императрицы Феодоры до Гарриет Бичер-Стоу. В вестибюле стояла знаменитая Кассандра, анархистка Эмма Гольдман, и прощалась с группой деловитых американских туристов. Эмма выглядела серьезной женщиной: коротко стриженные темные волосы, глубоко посаженные глаза, черный бант на вороте полосатой блузы. Она поцеловала Зюскинда и пожала руку Карлу, сказав, что любой, кому доверяет Иоахим, ей друг. Иоахим и Карл уже видели ее раньше – в этом году она выступала в Лондоне со страстной речью против войны в Южной Африке, ловко парируя выпады любителей поспорить и приводя убедительные, ясные аргументы. Здравый смысл Эммы, ее стремление к справедливости и терпимости, как и аналогичные качества Петра Кропоткина, выступавшего вместе с ней, были одной из привлекательных черт анархии в глазах Чарльза. Но он оставался сыном делового человека и не мог не понимать, что идеалисты-одиночки никого не спасут: нужна лучшая организация, да и вообще организация нужна.

Они пошли быстрым шагом к бульвару Сен-Мишель, где Зюскинд и Гольдман жили в одной и той же гостинице. Гольдман рассказала, что зарабатывает себе на хлеб, водя туристов по Выставке, а также готовя обеды на спиртовке у себя в гостинице для друзей: «Я хорошо готовлю, вот увидите, пойдемте ко мне обедать, заплатите что можете». Она сказала, что ее бесит до отчаяния ханжество американских учителей, которых шокируют обнаженные статуи в Лувре.

– Я спрашиваю себя: а что же их не смущают женщины, предлагающие себя на каждой панели, – но не смею произнести это вслух, я должна улыбаться, улыбаться, зарабатывая себе на хлеба и рыбы. С каким удовольствием я бы поводила их по кругам в другом месте, где пожарче! Вы видели «Врата ада» Родена? Посмотрите непременно, и не раз, – это шедевр. Этот человек знает, какую роль играет пол – в современном мире, в любом мире.

Она продолжала говорить о проблемах пола – остроумно, с негодованием, со своего рода социальным пылом, который был нов для Карла.

– Я спорила об этом с Кропоткиным, стоя на движущейся мостовой, и мне пришлось сказать ему, что он недооценивает силу пола, потому что уже немолод. У него хватило мужества рассмеяться и признать мою правоту.

Она тихо сказала Иоахиму, что мальтузианское общество встречается втайне.

– Я скажу где и когда, если ты хочешь знать, но кругом полно шпиков, а у меня сейчас нет желания садиться в тюрьму за противозачаточные средства, потому что это лишь часть большой картины, большого общего дела.

Они дошли до «Бульмиша» и гостиницы, и Эмма накормила их борщом и тушенной с мясом картошкой, приготовленными на спиртовке. Комнату заполнял дым от русских папирос и французских «голуаз» – очертания людей расплывались, собравшиеся говорили на самых разных языках, словно случайно выбирая их, – по-французски, по-русски, по-итальянски, по-немецки, по-американски, по-голландски. Иоахим в этой компании выглядел необузданным, улыбался – ворот рубашки расстегнут, волосы взъерошены. Говоря по-английски, он казался кротким и задумчивым. По-немецки – возбудимым и резким. Собравшиеся говорили о человеке по фамилии Паницца, осужденном в Мюнхене за кощунство. Сейчас его освободили, и он оказался в Париже. Эмма Гольдман сказала, что Паницца заходил к ней – это тронуло и обрадовало ее – и пригласил поужинать с Оскаром Уайльдом.

– Мой милый Ипполит, – сказала она, кивая на своего любовника, – воззвал к моей сознательности, так как в тот вечер было назначено партсобрание. Но я бы с такой радостью повидала Уайльда.

Карл с любопытством глянул на Ипполита – маленького, возбужденного, элегантно одетого, с перевязанными руками. Ипполит был нищим чехом, а кожу рук испортил, зарабатывая себе на жизнь чисткой ботинок. В качестве иллюстрации к тезису о свободной любви он не очень вдохновлял. Он был суетлив. Он сказал что-то про Уайльда – не то по-русски, не то по-чешски, но тон был уничижительный. Еще один из присутствующих, седовласый мужчина, представившийся «доктор такой-то», сказал, что Эмма удивляет его: такая порядочная женщина защищает Уайльда, извращенца и растлителя.