Детская книга

Флоренцию все время тошнило. Она училась, борясь с волнами тошноты, которые принимала как наказание за «ту гадость». Она читала о битвах и дипломатии, а желудок подпрыгивал и сжимался. Однажды Гризельда вошла к ней в комнату и увидела, как ее рвет в таз для умывания.

– Флоренция, скажи мне, что с тобой. По-моему, тебе нужно сходить к доктору.

– Я не могу.

– Ведь это у тебя не вчера началось.

Флоренция села на кровать. Ее еще слегка тошнило. Красивое лицо побелело и покрылось серебристыми капельками пота.

– Мне кажется, я… я…

Гризельда сама подставила недостающее слово. Она сказала:

– Мы напишем Геранту. Он должен знать. Он все устроит…

– Это был не Герант. Это было только один раз, и совершенно ужасно. И от этого мне захотелось жить тихой монашеской жизнью в Ньюнэме, беседуя только с книгами. А вместо этого, если мы не ошиблись, меня выгонят отсюда, из Кембриджа…

– Нужно, чтобы тебя кто-нибудь осмотрел. Сходи к доктору.

– К кому? Не к здешнему, в колледже. И не к папиному полковому врачу. Лучше б я умерла.

– Дороти, – нашлась Гризельда. – Я знаю, она уже сдала все акушерство. Она тебя осмотрит. Может быть, она знает, как сделать, чтобы тебя не тошнило. Может быть, она…

Может быть, она знает, как убрать эту беременность, подумали обе, но вслух ничего не сказали. Как от нее избавиться. Они написали Дороти, что им срочно нужен ее совет, отправили письмо и пошли ужинать – две гладко причесанные головки с блестящими узлами волос на затылке, одна темная, другая серебристо-золотистая. Они присоединились к оживленной дискуссии о работе для женщин и о том, к какой работе женщин не следует допускать и нужны ли тут вообще ограничения.

* * *

Дороти приехала в гости. Пока письмо шло к ней и потом, пока ее ответ шел в Кембридж, то, что жило у Флоренции внутри, росло, клетки делились во тьме и выстраивались в ряды.

* * *

Дороти приехала, и ей отвели гостевую комнату. Поздно ночью, когда уснули даже самые страстные любительницы какао, три молодые женщины собрались в хорошенькой комнатке Флоренции, где покрывало и занавески украшал узор «Лилии и гранаты». Отсветы камина и ламп мерцали на венецианском стекле, которое коллекционировала Флоренция, советуясь с отцом. Они любили вместе ходить по магазинам, сравнивать вазы и блюда, проверять умение отличить на глаз ценную вещь. Флоренция сидела на краю кровати, сцепив руки на коленях. Она молчала. Дороти взглянула на Гризельду, которая, запинаясь, произнесла:

– Флоренция думает, что она беременна. Мы хотели… чтобы ты ей сказала… правда это или нет.

Дороти уже сдала акушерское дело. Она ощупывала других женщин, чтобы поставить диагноз. Она видела, как изможденное тело наконец выталкивает мертвого ребенка. Она держала на руках вопящего новорожденного и заглядывала ему в глаза – ее лицо было первым, что он увидел в своей жизни. Мысль о том, чтобы совать пальцы в элегантную Флоренцию Кейн, претила всем представлениям о приличии.

– Ты ведь знаешь, как это определить, да? – спросила Гризельда.

– Знаю. Я просто немного стесняюсь.

– Мы все стесняемся, – сказала Флоренция. – Но поскольку сейчас уже не до стеснения, мне кажется, нам надо об этом забыть. Кроме тебя, я никому не могу довериться.

Дороти набрала воздуху в грудь:

– Ясно. Сначала вопросы. А Гризельда пусть достанет кипяченой воды, если можно, и хорошо бы у вас нашелся какой-нибудь антисептик, чтобы я могла простерилизовать руки… Флоренция, как давно у тебя последний раз было Это?

– Сразу после Пасхи… Я точно не помню. Задолго до…

– Ясно.

Дороти спросила о тошноте. О сне. О весе. Она попросила Флоренцию лечь на спину, на хорошенькое покрывало, подложив полотенце, и ощупала ее живот уверенными, твердыми и нежными кончиками пальцев снаружи и изнутри. Флоренция дрожала. Она сказала:

– У меня немножко идет кровь. Но только… как сказать… по краям.

– Тебя порвали, – заметила Дороти, которая впервые видела дефлорацию.

Флоренция, признавая авторитет Дороти, сказала:

– Это было только один раз… правда, только один. И это была такая… гадость… мне не пришло в голову, что я могу…

– По-моему, ты уже прошла раннюю стадию, когда возможен выкидыш. Думаю, сомнений нет. Ты должна сказать Геранту.

– Это был не Герант. Я не хочу об этом говорить.

Гризельда и Дороти переглянулись над лежащей Флоренцией. Обе подумали, что Герант, несмотря ни на что… он ведь любит Флоренцию… Им стало не по себе. Флоренция поправила одежду и встала. Она мрачно сказала:

– Мне придется отсюда уехать. Причем, думаю, немедленно. Ты говоришь, что никак нельзя… от этого… избавиться?

Дороти поколебалась и сказала – что-то среднее между испуганной подружкой и спокойным врачом:

– Все, что можно сделать в таком положении, чудовищно опасно. Думаю, тебе придется идти до конца. И тогда решишь, что делать…

– Мне придется рассказать папе. Я ужасно боюсь того, что может случиться. Пожалуй, мне пора уже собирать вещи.