Детская книга

– Нет, не надо, не надо! – воскликнула Гризельда. – Я потом соберу вместе с горничными, когда ты будешь знать, куда… Я буду рада тебе помочь. Я сейчас сделаю нам всем какао. С пастеризованным молоком и сахаром – успокоит твой желудок.

Они уютно уселись рядом и подбросили в камин угля и собранных Флоренцией дров.

– У меня всегда было какое-то двойственное впечатление от этого места, – сказала Флоренция. – Мне казалось, что это твердыня безысходной невинности, а весь опыт находится во внешнем мире и он весь такой соблазнительный, блестящий. А теперь я бы все отдала, лишь бы остаться здесь и научиться ясно мыслить. Понятно, что сейчас я этого не умею. Я пошла на поводу у своих чувств, а они оказались плохими и, хуже того, глупыми. Так что ангел захлопнет врата и помашет мне на прощанье огненным мечом. Наверное, в женском колледже должна быть ангельша, а не ангел. Гризельда, я хочу попросить тебя об огромном одолжении.

– Проси, – сказала Гризельда.

– Ты не съездишь со мной к папе? Я боюсь, что кто-нибудь – или папа, или я – скажет что-нибудь непоправимое или сделает какую-нибудь глупость… что-нибудь безумное…

– Ты уверена? – спросила Гризельда.

– Кажется, да. В любом случае, может быть, ты доедешь со мной до Лондона, а там посмотрим, как я буду себя чувствовать.

* * *

Две молодые женщины стояли в кабинете Проспера Кейна среди поддельных Палисси, у поддельного «Благовещения» Лоренцо Лотто. Проспер, сидевший за столом, назвал их появление приятным сюрпризом. Он не знал, что их привело, но видел, что ничего приятного в этом не будет. Наверно, Флоренция влезла в долги. Он пригласил девушек сесть. Комната была маленькая – Просперу пришлось оставаться за столом, и в этой позе он был похож на судью.

Флоренция сказала:

– Я попросила Гризельду тоже приехать, потому что мне нужно… нужно, чтобы этот разговор был… оставался в рамках… мне нужно, чтобы ты мог думать.

– Похоже, это что-то страшное, – отозвался Проспер, стараясь, чтобы голос звучал небрежно.

– Да, – сказала Флоренция. – Боюсь, что я беременна.

Лицо Проспера застыло, словно обратившись в маску. Флоренция никогда не видела отца таким – а вот его солдаты видели раз или два. Он спросил:

– Ты уверена?

– Да.

– Ты ходила к доктору?

– Не совсем. Я не решилась. Я попросила Дороти. Она уже сдала все экзамены… в этой области…

– Ну что ж, – сказал Кейн. – Он должен на тебе жениться. Прямо сейчас, немедленно. Если он беспокоится из-за денег, я помогу.

– Это не Герант, – сказала Флоренция. И мрачно добавила: – Я должна вернуть ему кольцо. Давно должна была. Я чувствую… чувствую…

– Тогда… кто?

Он был солдатом. Он умел убивать и хотел убить. Флоренция увидела еще одно, неведомое ей ранее, лицо отца. Ее собственное лицо застыло маской, чем-то похожей на отцовскую.

– Я не хочу, чтобы ты знал. Это был один-единственный раз. Я не хочу… чтобы этот… человек… знал. Я сделала большую глупость.

Она вздрогнула. Ей показалось, что отец, который в жизни не поднимал на нее руки, сейчас ударит. Видно было, как он принял решение не бить. Гризельда, наблюдавшая за обоими, подумала, что их застывшие лица – как маски в греческой трагедии. Проспер не то вздохнул, не то ахнул.

– Мне нужно подумать. Дайте мне подумать.

Мысли неслись у него в голове, как затравленные звери в темном лесу. Он не оставит Флоренцию в беде. Дочь была его самым любимым существом, приносящим самую большую радость его жизни. Это напомнило ему об Имогене и будущем ребенке. Он знал, не формулируя словами, что этот нежеланный ребенок появился в каком-то смысле из-за того желанного, ожидаемого ребенка. Поэтому Кейн не мог и думать о том, чтобы… да, чтобы убить – этого ребенка, внука или будущего внука его обожаемой Джулии. Он подумал: «Я должен взять ее к себе и переносить – и она… они тоже должны будут переносить – бесчестье и много худшие вещи». Он подумал об этом и сказал – почти прошептал:

– Я должен оставить Музей и поселиться в провинции, где-нибудь в глуши, где мы сможем все…

– Ни в коем случае, – сказала Флоренция. – Я этого не вынесу. Я лучше умру.

И добавила:

– Надо устроить так, чтобы я уехала на время… до тех пор, пока… и найти кого-нибудь, кто заберет… заберет…

Она не могла произнести «ребенка». Проспер крутил в голове невообразимые факты. Как теперь будет его дочь жить под одной крышей с его молодой женой и новорожденным ребенком? Он не хотел, чтобы Флоренция отдала ребенка, – это ведь его, Проспера, плоть и кровь, они не заслуживают того, чтобы их извергли во тьму. Он не знал, что делать. Лицо стало другой маской – растерянного старика.

Гризельда сказала: