Детская книга

Это было нелепо, и все же при взгляде на лужайку Флоренцию охватило нечто среднее между облегчением и ощущением чуда. Она смотрела на сок в стеклянном стакане и думала о том, как его поверхность словно висит между стенками овальной красновато-золотой монетой. Флоренция глядела, как играет солнце на волосах и бороде Габриэля Гольдвассера. Она ощущала в нем некую незавершенность, непринадлежность к реальному миру и потому говорила с ним – в нем не было угрозы. Теперь она поняла, насколько продуманна его безобидность.

В другой раз она сказала ему:

– Я бы не смогла жить как вы.

– Думаю, что не смогли бы, да, это так, – спокойно ответил он.

* * *

Как-то солнечным днем, несколько недель спустя, он сказал:

– Простите, но мне кажется, что у меня есть поверхностный ответ на поверхностную часть вашей проблемы.

– Моей проблемы?

– Я думаю, что вы – беременная незамужняя женщина, которая не может вернуться с ребенком на родину, чтобы не навлечь позора… на себя и на своего досточтимого алхимического отца.

– Это правда. Если я расскажу вам всю эту дурацкую, безумную историю, вы будете меня презирать. Я почти решила отдать… ребенка… даже не глядя на него. Сразу. Но об этом тяжело думать.

– Этим вы повредите себе. И ребенку. У него нет отца?

Лицо Флоренции, которое в последнее время было серьезным и отчасти пустым, вдруг исказилось от слез и ярости, но она тут же овладела собой.

– Его отец мне противен. Это чувство слабее, чем ненависть, – обычная неприязнь. Вы понимаете? Я сделала очень глупую ошибку. Это ужасно, вся эта история ужасна.

– Но ваш отец вас любит.

– У него молодая жена… моя ровесница. Она ждет ребенка. Они очень счастливы. Или были счастливы, пока я не оступилась. Я разрушила и их счастье, и свое собственное.

– Эти дети родятся и будут жить своей жизнью. Их жизни не разрушены. Но человеческие дети беспомощны. О них надо заботиться, пока они не встанут на ноги. Я говорю банальные вещи. Но такие, о которых вы позабыли.

Флоренция молчала. Габриэль сказал:

– Мне кажется, ваше положение было бы лучше, если бы вы были замужем.

– Я не могу выйти замуж. Мне и с этим теперь надо смириться. Никто не захочет… – Она добавила: – Я была помолвлена. Я отослала кольцо назад.

Молчание Гольдвассера провоцировало на откровенность.

– Я его не любила. Я всегда это знала. Я и его счастье тоже погубила.

– Только если он сам это позволит. Фрау Коломбино, вы вовсе не богиня судьбы, а всего лишь молодая женщина, совершившая одну-две ошибки. Если бы вы были замужем, вы могли бы вернуться с ребенком к себе в музей…

– Я не знаю, хочу ли вернуться…

– Или построить жизнь где-нибудь еще. Я хотел бы предложить себя… предложить вам себя как подходящего австрийского мужа.

– Но вы…

– Я знаю, это очень странно. Я предлагаю себя, потому что живу на поверхности. Я не захочу жениться так, как женятся люди, – по… страсти или по… социальным соображениям. Я больше всего хочу по-прежнему жить легко, на поверхности. Но я буду рад дать вам… свое имя как прикрытие.

Тут с Флоренцией произошло нечто ужасное. Ей явилось видение: Габриэль Гольдвассер, подобный своему тезке-архангелу, шествует по водам Лаго-Маджоре, рассыпая свет с солнечных волос. Она поняла, что ей не следует выходить за него замуж – не потому, что он ее не любит, но потому, что она может полюбить его. А он был со странностями, с секретами, в которые не хотел заглядывать.

– А что бы вы стали делать, – спросила она, повинуясь опасному порыву, – если бы я вышла за вас замуж, а потом полюбила вас?

– Не думаю, что так случится, – ответил он. – Вы слишком умны. Вы знаете, что мы с вами любим друг друга… необычной? – необычной любовью, и это все. Это вполне достаточная причина для брака. Я нуждаюсь в том, чтобы вам помочь.

Флоренция зарыдала. Габриэль погладил ее по голове. Ребенок во чреве растопырил лягушачьи пальчики и ножки-палочки, сунул крохотный большой палец в незаконченный призрачный рот и принялся сосать.

* * *

Кейн снова приехал в Аскону, и дочь открыла ему план Габриэля.

– Я буду фрау Гольдвассер. Тогда я смогу вернуться домой.

– А что же это даст герру Гольдвассеру? Ему нужны деньги?

– Нет-нет, ему ничего не нужно, именно поэтому я ему доверяю. Он говорит, что ему нужно жить на поверхности. Понимаешь, папа, он как монах, как Дон Кихот.

– Дон Кихот был кем угодно, только не монахом.

– Не сбивай меня. Ты всегда так. Я знаю, что это звучит безумием, но мне кажется, что это возможный выход. Что, по-твоему, будет с ребенком дальше? Я не могу вечно валяться тут на шезлонгах, попивая соки.

– Я думал, что ты захочешь его отдать. Флоренция, только не сердись, не сердись. Я всегда думал, что решение за тобой. Но я думал, что ты решишь именно так.

– Папа, я не смогла бы отдать ребенка, приехать домой и смотреть, как вы с Имогеной нянчите своего. Нет, не смогла бы. А теперь… теперь я могу думать о том, как жить дальше…

* * *