Детский дом

Субботники тогда проводились довольно часто, и как-то Роза объявила: «Пионеры сегодня отправятся с Пупиным». Франц проверил нашу одежду, поправил пионерские галстуки, выстроил в пары и повел на свою работу, в городскую пекарню. До обеда мы навели чистоту в самой пекарне, на дворе и в складских помещениях. Девочки помыли окна. Потрудились мы на совесть, и заведующий пекарней, осмотрев нашу работу, даже удивился: ребятишки, а так много сделали.　

— Ну, а теперь, — торжественно объявил Пупин, — мыть руки, и за стол.　

В рабочем зале пекарни к этому времени были составлены вместе столы, в больших блюдах, источая невыразимый аромат, лежали горки еще теплых булок. Между блюдами стояли миски, наполненные чем-то нежно-белым.　

— Это крем, — пояснил Пупин. — Угощайтесь, черти полосатые, отпускайте ремни до последней дырочки.　

За свою последующую жизнь я отведал сотни отменных блюд, но никогда не ел ничего более удивительного, чем этот в общем-то обычный белый хлеб с дешевым кремом.　

Глядя на наше пиршество, пекари улыбались, а одна работница даже всплакнула: давно не ели досыта, сиротки. Подали сладкий чай. Рабочие подсели к нам, и начались разговоры. Как учимся? Кем хотим быть? Я с энтузиазмом ответил, что непременно пойду в пекари.　

…Очень все мы любили своего завхоза Ивана Кузьмича — верного бесхитростного старшего друга.　

Как он у нас появился? Однажды в спальне шла ожесточенная битва подушками, и наступал тот ее момент, когда подушки сменяются более твердыми предметами. Стоял невообразимый гвалт. И вдруг, перекрыв его, по нашим барабанным перепонкам ударил могучий бас:　

— Пре-кратить! Даешь порядок!　

В дверях, почти закрывая весь проем широченными плечами, стоял усач в галифе и гимнастерке, подпоясанный широким армейским ремнем, за который был заправлен правый пустой рукав. Ребята, оторопев от неожиданности, во все глаза уставились на незнакомца. А он звучно крякнул, и его большие уши оттопырились. Наступила тишина: усач цепко осмотрел нас, не торопясь провел левой рукой по лысине и непонятным образом вернул уши в обычное положение. Раздался вопль восторга, но его заглушила новая команда усача:　

— От-ставить!　

И все снова замерли.　

Так состоялось наше знакомство с новым завхозом Иваном Кузьмичом. Влияние на мальчишек завхоз оказывал, пожалуй, больше, чем любой из педагогов. Кузьмич был наводчиком полевого орудия и прошел почти всю гражданскую. На Перекопе осколком белогвардейского снаряда ему оторвало руку. Но он, выходец из питерских мастеровых, самородок-умелец, и левой рукой умудрялся творить чудеса — ремонтировал мебель, чинил замки, примусы, мастерил разные поделки. Нечего и говорить, что мы слушались Ивана Кузьмича с первого слова. Нам он сразу заявил:　

— Я за справедливость, хотя Карла Маркса и не читал — всего три класса ходил в школу. Почему в Красную Армию пошел? Чтобы рабоче-крестьянское население жило — во! — И он сжал левую ладонь в кулак, подняв большой палец. — Попы что? С живого и мертвого драли. Фабриканты? Пили нашу трудовую кровь. Купцы? Спекулянты разные? Таков уж их закон: не обманешь — не продашь. Вот я и взял вместе со всеми винтовку, чтобы трудовой люд стал свободным.　

С соблюдением «принципа справедливости» был связан и тот необычный ритуал, которым в дни дежурства Кузьмича мы начинали завтрак, обед и ужин. Он выстраивал мальчишек в одну шеренгу (девочки отпускались им в столовую раньше), а затем подавал мудреную команду: «Эскадрон! Пики вон, шашки по плечу! Галопом арш!» При последнем слове все могли начать спринт в направлении столовой. Если происходил фальстарт и кто-либо срывался первым, то гремела команда «Отставить!», и все повторялось сначала. При такой системе общего построения и старта никто не мог появиться в столовой раньше других и воспользоваться возникающими от этого преимуществами.　

Была еще одна слабость у нашего любимца. Везде и всюду он пропагандировал истину: «Чем дольше жуешь — тем больше живешь». Этот лозунг, написанный им собственноручно, висел в столовой на каждой стене.　

Наш детдомовский овощной и ягодный огород держался исключительно на энтузиазме Кузьмича. Он доставал в соседних деревнях лошадей для пахоты, учил ребят разбивать грядки, высаживать рассаду. В пору созревания овощей и ягод Кузьмич брал на себя и обязанности сторожа — сооружал на огороде шалаш и жил в нем, «как на даче».　

Однако применял наш Кузьмич и решительно запрещенный метод воспитания. Бывало, узнает он о том, что очистили детдомовскую кладовку или огород, выявит виновника, зажмет его между колен и своей увесистой　ладонью внушает через мягкое место: воровство — позор. Шлепает и приговаривает:　

— Будь человеком! Будь человеком! Имей совесть. Не пакости!　

Когда воспитатели прорабатывали Кузьмича за непедагогичный воспитательный прием, он убежденно басил:　

— Я завсегда по справедливости. Я же только за воровство так учу — уму-разуму. Ребята ведь и не жалуются.　

Это была чистая правда. Мы Кузьмича признавали своим и неизменно поддерживали его «педагогику», считая, что одной добротой с воровством не сладить.