Детский дом

— Да что с ним нянчиться! — брезгливо сказала Роза. — В уголовном розыске заговорит. Кто бы мог подумать, что именно он ограбил квартиру?　

— Это не я, — торопливо проговорил Гусек. — Не я, ей-богу! Я ни-ни. Я не грабительствовал.　

— Кто же?　

Гусек опять замолчал. Видно, у него были веские причины скрывать имя того, кто дал ему серебряные вещи. И лишь после того, как ему еще раз напомнили об угрозыске, Гусек еле слышно выдавил из себя:　

— Это меня Филин подучил. Он передал ложки, чтобы я подсунул.　

Все стало ясно.　

Судить Мишаньку Гуська не стали, но в уголовном розыске он все-таки побывал и протокол там составили. От нас Гуська забрали в исправительную детскую колонию.　

О Филине мы никаких сведений больше не имели. Передавали, что им заинтересовалась милиция и он исчез из Детского Села.　

В заключение этой истории добавлю: как-то после уроков Легздайн встретила меня и Колю Сорокина в коридоре, положила нам руки на плечи и растроганно проговорила:

— Утешили вы меня, ребята. Рада, что вы ни в чем плохом не замешаны.　

И нам даже показалось, что ее обычно суровые глаза стали влажными.　

Заведующая тут же своей решительной походкой прошла к себе в кабинет.　

Мне вспомнилось, как в прошлом году внезапно заболела Лена Бельская. Врачи говорили, что она отравилась несвежей колбасой: городская подруга угостила. Лену в тяжелом состоянии отвезли в больницу, в детдом она вернулась лишь три недели спустя, похудевшая, большеглазая, тихая. Я был удивлен, когда, рассказывая, как ее лечили, Лена упомянула, что к ней в больницу приезжала Мария Васильевна: привозила «яички и сухарики».　

— Сама? — усомнился я тогда.　

— Сама. Два раза навещала меня.　

Я был немного смущен. Так вот какая наша Легздайниха?　

…Между тем история с Филином и серебряными ложками получила в городе широкую огласку. Райком комсомола прислал к нам на Московскую для разъяснительной работы сотрудника милиции, и тот много рассказывал ребятам о борьбе с преступностью. Не забыли нас и шефы — красноармейцы. К нам приходил командир. На общем собрании он выступил коротко, но убедительно:　

— Мы эту сволочь, воров и бандитов, в гражданскую войну рубали так же, как беляков. Чего греха таить, и среди наших бойцов случались такие — брали у крестьян продукты. Мы их не прощали, отдавали под суд. Бывало, и к стенке ставили. Потому что грабитель — это наш классовый враг, он несет горе трудовому народу…　

Собрание приняло решение, смысл которого можно　было свести к словам: «Рубать воров, и точка!» В детдоме случаи воровства резко снизились. Меньше жалоб стало поступать и от горожан.　

И только Алексей Аристократ никак не поддавался. На все наши требования — кончай воровать! — он по-прежнему хладнокровно отвечал:　

— С удовольствием, джентльмены, если вы обеспечите справедливость на этой грешной земле, если я смогу ходить в кино каждый день. А также прошу заметить, что перловому супу и каше-размазне я предпочитаю французскую булку с колбасой, потому что считаю себя не хуже нэпмана. Вот когда в детдоме нас станут так кормить…　

И он улыбался.　

Ни наши «агитбеседы», ни устрашения представителей милиции на него не действовали. Детдомовское добро Алексей никогда не трогал, но продолжал опустошать карманы состоятельных горожан. Он не в шутку был убежден, что «законно экспроприирует» у нэпманов и их жен часть нетрудовых доходов: «Поступал же так Робин Гуд? Молодой Дубровский с помещиками?» То ли Аристократ был очень ловок, то ли очень осторожен, но ему на редкость везло, и он никогда не попадался. А может быть, это объяснялось тем, что «облегчить ширмы» он ходил сравнительно редко. Вино Алексей не пил, папиросы не покупал, поэтому денег ему нужно было немного.　

Несмотря ни на что, мне Алексей нравился. «Ведь действительно пролетариев не трогает», — наивно размышлял я. Да ко всему прочему он был просто добрым парнем, хорошим другом, остроумным собеседником, которого всегда было интересно слушать. Принимать против него крутые меры у нас не поднималась рука.　

Но внезапно Аристократ исчез из детдома. Возможно, все-таки попал в тюрьму, не назвав себя и не сообщив адреса, чтобы не опозориться перед учителями и детдомовцами — парень он был самолюбивый. Как бы там ни было, но я часто вспоминал Алексея, мне его явно не хватало…　

Я усиленно стал заниматься, решив как можно лучше закончить школу. Время вылета из нашего гнезда в большой, неведомый мир было не за горами. Я взрослел…　

И, возможно, поэтому, когда я через Розу получил запоздалое письмо от Лены, оно меня почти не взволновало. Лена писала о том, какая тетя Варя добрая мама, сколько в их классе умных и хороших парней и девчат, сообщала, что у нее определили способности к пению, и теперь она занимается в фабричном клубе. В конце письма стояло: «Обязательно встретимся». Я решил ответить, да все как-то было некогда. Реже и реже вспоминал я о Лене. Письмо ее затерялось, и переписка наша на этом закончилась.　

К ней в Ленинград я так и не собрался.

X