Детский дом

— Но если воры станут продавать на рынке ложки, — заверил Васька, — то засыплются: на них инициалы.　

— И никаких-никаких следов не нашли? — восхищенно расспрашивали мы. — Ловко сработали!　

Надо сказать, что нэпману у нас никто не сочувствовал: так ему и надо, буржую пузатому.　

В эти же весенние дни Степку Филина раза два видели пьяным. Он курил дорогие папиросы, раскатывал по городу на извозчике.　

Мария Васильевна Легздайн была немножко встревожена: не участвовали ль в этом «деле» наши ребята?　

Неделю спустя, перед тем как ложиться спать, меня отозвал Петька Левченко.　

— Заметил, завша волнуется? — сказал он. — Но что меня удивило — про тебя спрашивала: «Как ты считаешь, Петя, Саша ни в чем тут замешан не мог быть?» Я ей: «Что вы, Мария Васильевна, это же заспиртованный активист. Откуда вы могли взять?» Знаешь, что она мне ответила? «Я сама слышала, как он говорил: «Этого толстосума Фионова давно бы надо было раскулачить. Ну да он еще дождется». Вот, Косой, какая о тебе слава.　

Я расхохотался.　

— Это ж я, Лев, по адресу Васьки в принципе тогда прошелся. Мол, Советская власть все равно таких придавит к ногтю.　

— Знаю, сам слышал.　

После общего собрания прошло три месяца, начались занятия в школе, и о краже у Фионова понемногу стали забывать.　

В дождливый октябрьский день, когда по стеклам окон текли мутные струи, к нам неожиданно нагрянула милиция. «Гостей» этих у нас давно не было. Чего эти два агента угрозыска заявились?　

— Может, опять кладовку обворовали? — высказывали мы предположение. — Или барахлишко какое стянули у кастелянши?　

Оказалось, ни то и ни другое. Милиция сделала у нас в спальнях обыск. Смотрели в тумбочках, проверяли под матрацами, в наволочках, открывали сундучки. Вместо «понятых» в спальнях присутствовали воспитатели, сама заведующая. Всех ребят собрали в школьном зале и велели никуда не уходить: такого у нас еще не было.　

«Чего же все-таки ищут? — ломали мы головы. — И нашли ли что? Кто вообще этих мильтонов вызвал?»　

Наконец, обыск кончился, и тотчас в кабинет к заведующей школой вызвали Колю Сорокина и меня. «Сейчас что-нибудь узнаем», — на ходу сказал мне Коля. Я почти не сомневался, что меня вызвали как «общественное лицо»: секретаря комитета комсомола и председателя учкома. «Но вот зачем со мной тащат и Сороку?»　

Вошли мы спокойно, остановились у двери, ожидая, о чем нас спросят.　

Оба милиционера впились в нас взглядами. Заведующая Легздайн сидела за своим столом, рылась в каких-то бумажках. Нас встретили молчанием.

Немая сцена длилась минуты две. Затем Мария Васильевна подняла седеющую голову от бумажек и внимательно посмотрела на нас. Медленно и с видимым трудом она проговорила:　

— Признавайтесь, с кем «раскулачивали» Фионова?　

— Как это — раскулачивали? — переспросил Коля Сорокин.　

— Предупреждаю, — продолжала Легздайн. — Чистосердечное признание смягчит вашу вину. Товарищам из уголовного розыска все известно, — кивнула она на милиционеров, которые по-прежнему внимательно рассматривали меня и Колю.　

Оба мы ничего не могли понять.　

— Нам не в чем признаваться, — ответил я Марии Васильевне.　

— Не в чем? А посмотри сюда.　

И Легздайн пальцем указала на маленький столик у стены. Лишь сейчас мы с Колей обратили на него внимание. На этом столике лежал какой-то кошелек, кожаный портсигар, старинные карманные часы и серебряная ложка с вензелем.　

— Надеюсь, теперь не станете отпираться? Узнаете… вещи?　

— А чего же их не узнать? — вдруг весело сказал Коля. — Могу перечислить, как их называют: кошелек, портсигар, серебряная…　

— Лучше скажите, как эти вещи попали к вам в тумбочку? — вспылила Легздайн. — Обнаружены они у вас. — И, не выдержав резкого тона, с прорвавшейся в голосе горечью закончила: — Эх, ребята, ребята! Как же вы так?　

Во-от оно что! Оказывается, нас обвиняют в краже! Я растерялся и обиделся. Неужели Легздайн так плохо знает нас с Сорокой, что при первой же улике готова　поверить нашему падению?! Хоть и жалеет, а не сомневается.　

Неожиданно Коля шагнул к столику, взял часы, покрытые голубой эмалью, как бы про себя проговорил:　

— А неплохо бы такие заиметь.　

С любопытством завел головку, поднес к уху, и его лицо выразило неподдельное разочарование, даже брезгливость:　

— Да они же сломанные! Вон и секундной стрелки нет.　

Он положил часики на стол и совершенно спокойно вернулся на свое место.　

Один из сотрудников угрозыска быстро прикрыл рукой рот: мне показалось, что он улыбнулся.　

— Ну, хватит дурить нам головы, — вновь заговорила Легздайн, и мы с Колей почувствовали неуверенность в ее все еще грозном голосе. — Знаете вы, чьи это вещи? Нэпмана Фионова. Вот на ложке инициалы: «Ф. Ф.»　

— Я думал, нэпманы богаче, — сказал Коля Сорокин. — Чего же они поломанные часы держат? Уж если бы я тряхнул Фионова, то, во всяком случае, их не взял бы.　

— Мария Васильевна, — наконец выдавил я из себя. — Если вы нам не верите, то подумайте: неужели мы с Колей такие дураки, что стали бы держать эти вещи у себя? Да еще совсем открыто, в тумбочке?　

— Как же они у вас очутились?　

— Вот это и нам бы хотелось знать, — решительно сказал Коля. — Выходит, подложил кто-то.