Детский дом

— Вот это славно, Саша!

— Слушай, я еще одного человека видел. Помнишь нашего учителя пения Архангельского?

— Как же, конечно, милый, в сущности, человек.

— Такой у меня весной этого года случай вышел.

Национальная федерация пионеров Испании прислала нам Красное знамя для награждения лучших пионерских отрядов Ленинграда. Вручать его наметили на пионерском слете. Наш горком комсомола решил, чтобы делегаты слета разучили испанскую песню «Стальные колонны». Я поехал к руководству академической капеллы, И представь мое удивление, увидел там Архангельского! Здорово? Оказывается, Андрей Николаевич там работает. Тоже обрадовался мне, сам взялся руководить хором. Песню подготовили прекрасно, испанское знамя вручили лучшему отряду города — имели Долорес Ибаррури. Вот тебе и учитель-«попович»!

Алексей засмеялся:

— А помнишь, один наш мудрец, кружок безбожников еще вел, так он уверял нас, что Андрей Николаевич происходит от самого архангела: оттого, мол, и фамилия такая. Только все не мог установить, какому архангелу он родственник: Гавриилу или Михаилу.

Мы оба расхохотались.

— Между прочим, одного нашего сотоварища и я видал, — сказал Аристократ и задумался. — Ну что, может, пивка возьмем?

— Ты как хочешь, а меня уволь.

Незаметно наступили сумерки, зажглись огни. Мы сидели за небольшим столиком у окна. В ресторане становилось все больше людей, на эстраду поднялся оркестр, полилась музыка. Бесшумно скользили официанты с подносами.

Я нет-нет да и поглядывал на Аристократа. Как-то он живет? Расспрашивать не хотелось. Ждал, когда «исповедуется» сам. Но поговорить с ним о будущем решил твердо.

Видимо, и он понимал, что нам предстоит откровенная беседа. Глаза его немного блестели. Залпом выпил бокал пива, поставил его на белую скатерть и заговорил:

— Что ж, Саша, скрывать от тебя ничего не собираюсь. С тем и искал встречи.

Алексей закурил.

— Жизнь у меня была пестрая, — продолжал он. — Многое пришлось испытать. Вероятно, ты помнишь мою старую детдомовскую «теорию»? Нэпманов намой век хватит. Конечно, это всего-навсего мальчишеские мысли. Когда занимаешься таким делом… — он пошевелил большим и указательным пальцем правой руки, словно показывая, что именно ими приходилось больше всего работать, — то иногда приходилось тянуть и у рабочего класса. Кто подвернется. Есть-то надо каждый день. Да и, как известно тебе, нэпманов у нас уже нет… Должен сказать: нет у нас и неуловимых щипачей, домушников, фармазонов…

Он опять затянулся папиросой, выпуская дым, прищурил глаза, Я не перебивал.

— Короче говоря, Саша, засыпался я раз, другой и получил изоляцию в Соловки. Оттуда попал в Болшевскую трудкоммуну под Москвой. Слышал про такую?

Я кивнул головой.

— Вот. Когда везли нас в поезде из Кеми, собирался «нарезать плеть». Пусть, мол, только подальше останется остров и Белое море» А веришь ли? Болшево стало одним из лучших воспоминаний в моей жизни. Охраны там никакой не было. Работать я стал на коньковом заводе, поступил в техникум. В коммуне имелся великолепный оркестр, ансамбль песни и пляски. Помнишь, как я танцевал? В Болшеве мои способности сразу оценили, я заслужил уважение. Мы выступали в Москве, возили нас на дачу к Горькому… Там в это время Ромен Роллан гостил с женой. В общем, три года, которые я должен был отбыть здесь, пролетели незаметно. Тут-то я и увидел нашего с тобой «дружка»… Догадываешься? Степку Филина!

— Что ты говоришь?

— Собственной персоной, — улыбнулся Аристократ. — Его взяли из Бутырской тюрьмы и так же стали перевоспитывать, как и меня. Работал он на обувной фабрике. Но… прогуливал, пил, воровал кожу из цеха и, наконец, сбежал. Говорят, его вскоре опять посадили, он запросился назад в Болшево, да не приняли.

Я уже хорошо пригляделся к своему собеседнику. Хотя Алексей старался держаться легко и уверенно, чувствовалось, что он не вполне спокоен. Время от времени вдруг оглядывался. К свету сел спиной, чтобы со стороны не сразу можно было рассмотреть лицо. Видно, не все у него сейчас в порядке, раз он так держался. И с языка у меня непроизвольно сорвалось:

— Сейчас-то ты как? После Болшевской коммуны?

Алексей помолчал.

— Я ведь, Саша, понимаю, тебя это волнует. Болеешь за меня. Что тебе сказать? Из Болшева я был направлен передавать опыт в Уфу: там тоже была труд-колония бывших правонарушителей. Когда ж ее расформировали, остался работать в городе.

Он усмехнулся. Какая-то неловкость между нами не проходила.

— Курить вот стал, Леша. А в школе папироску в рот не брал.

— Чего вспомнил! Жизнь и учит и мучит. Лучше расскажи, кого еще из ребят встречал. С Леной-то как? — Алексей рубанул ладонью: дескать, все обрезано, или… — Ну?

— Представь, видел я ее и разговаривал.

— Давай, давай, — заинтересовался он.

Забыв о некоторой недоговоренности, возникшей между нами, я рассказал о том, что произошло недавно. В газетах все чаще появлялись тревожные заголовки о положении в республиканской Испании: «Эвакуация республиканских войск из Каталонии», «Тревожное положение в Мадриде», «Республиканская Испания будет бороться до конца»…