Детский дом

Я освоился в горкоме ВЛКСМ. Секретарь Ленинградского городского комитета партии Алексей Александрович Кузнецов в моих глазах был непререкаемым авторитетом. Меня всегда поражало его умение, казалось бы, в самых простых и обыденных вещах находить нечто большее, неожиданно важное.　

Однажды он поинтересовался состоянием спортивной работы в комсомоле. Я рассказал о боксерских кружках, которые мы тогда создавали на заводах и в вузах Ленинграда, упомянул, что теперь даже боксерских перчаток в городе не хватает. Кузнецов выслушал до конца и спросил:　

— А чем вы в горкоме комсомола объясняете участившиеся случаи квалифицированных хулиганских нападений на милиционеров? В кружках учат различным боксерским приемам, а воспитанием молодых ребят, вероятно, не занимаются. Получается такая картина: иной парень получает разряд, а силы расходует не　по назначению. Выпьет и представителя порядка побьет. Задумайтесь над этим.　

Ничего нового вроде бы и не было сказано секретарем горкома партии, а меня заставило задуматься о многом. Такие подсказки мы получали не раз.　

Наступил сентябрь 1939 года. Я вел заседание бюро горкома комсомола, когда меня срочно вызвали к Кузнецову.　

— Вы, наверное, уже знаете, — обратился ко мне Алексей Александрович, — что Центральный Комитет партии принял постановление об отборе коммунистов на политработу в Красную Армию? Ленинградская партийная организация направляет туда ряд своих товарищей.　

Он внимательно посмотрел на меня, сделал паузу и затем спросил:　

— У вас лично на этот счет какие планы?　

— Я готов пойти на военную службу, если такое доверие будет оказано.　

Кузнецов расспросил об итогах военных учений, недавно проведенных ленинградскими комсомольцами в районе Пулковских высот. Тут же сказал, что в городской комитет партии приходят многие старые большевики — участники гражданской войны и просят послать их к молодежи для разъяснения задач, связанных с подготовкой к обороне страны.　

— Нам всем надо подумать, как лучше организовать это дело. Ведь это знаменательно, что люди, вынесшие на себе борьбу с интервентами и белогвардейцами, хотят помочь молодым лучше подготовиться к боевым испытаниям. Старые большевики нет-нет, да и говорят нам: «А не избаловали ли мы своих ребят? Хватит ли у них пролетарского заряда на борьбу с врагами!» А что касается вас, — закончил беседу Алексей Александрович, — то, пожалуй, в Красную Армию мы вас пошлем.　

Беседа эта запомнилась мне…　

После решения горкома партии о направлении на политработу в армию мне надлежало пройти медицинскую комиссию. Я получил повестку из военкомата с указанием дня и часа явки. Пришел в назначенное время, отметился, разделся и встал в очередь. Двигался от врача к врачу без всяких происшествий. И вдруг осечка у окулиста. Он велел посмотреть вверх, вниз, направо и налево, а затем стал проверять зрение по таблице.　

Правый глаз сразу же получил у него единицу, то есть «отлично». А вот левый… Ни одной буквы левым глазом я прочитать не мог. Врач еще и еще раз возвращал меня к своей таблице. Я объяснил, что в детстве у меня была операция левого глаза. Он посмотрел в мой зрачок через какой-то оптический прибор и сказал:　

— Знаете что, молодой человек, перестаньте крутить. Совесть должна быть. Я вот, например, после окончания медицинского института сам добровольно в армию попросился. По всем статьям вы к военной службе годны, так что номер ваш не пройдет.　

Я забыл обо всем и от обиды готов был полезть в драку с молодым военврачом, но вовремя сдержался и ничего не сказал. Когда карточка оказалась у меня в руках, я обнаружил, что военврач выставил мне по единице на каждый глаз. Как ни оскорбительно было подозрение, результат оказался в мою пользу. Так и прошел я всю службу в армии с записью об отличном зрении.　

В январе 1940 года после окончания военных курсов под Москвой и назначения на первую армейскую должность я поехал в родной Ленинград. Можно понять мое горячее желание побыстрее оказаться среди своих товарищей в горкоме и обкоме комсомола — в военной форме, со шпалой на петлицах.　

С вокзала я направился прямо в Смольный. Прошел внутрь здания по старому пропуску, который с уходом в армию у меня никто не забирал. Шло совещание аппарата обкома и горкома. Друг мой, секретарь обкома ВЛКСМ Иван Осипович Сехчин, о чем-то говорил, но увидев меня, поперхнулся и бросился обнимать:　

— Глядите, ребята, ведь совсем другой человек. Помимо всего прочего, еще и шпалу отхватил. Молодец!　

И вдруг я услышал женский голос:　

— А говорили, что тебя видели полковым комиссаром. А звание-то твое, оказывается, всего-навсего «старший политрук»!　

Это простодушное разочарование было для меня подобно ушату холодной воды — вся радость встречи померкла.　

Сехчин спас положение.　

— Есть предложение, — провозгласил он, — приветствовать нынешнего старшего политрука Александра Маринова и в его лице будущего красноармейского Александра Македонского.　

Все дружно засмеялись.