Детский мир (сборник)

В общем, все выглядело, как обычно.

И тем не менее, я определенно чувствовал, что что–то за окном изменилось — то ли солнце приобрело горячий рыжеватый оттенок, то ли тронулись на деревьях, прорезываясь, заплывшие горькие почки, очень трудно было понять, что именно, некоторое время я просто таращился, как бы внезапно очнувшись, и вдруг, точно в озарении, услыхал — звонкое, совершенно весеннее теньканье частых капель.

То есть, зима, по–видимому, завершилась.

Это было вчера.

А сегодня, уже с утра, заплескалось и гулко зашлепало буквально по всему мокрому городу. Капало с пальцев сосулек, во множестве еще отвисающих под скатами крыш, капало с широких карнизов, где пластинчатый мутный лед по–немногу дотаивал, оставляя после себя шероховатую пленочку копоти, капало из водосточных труб, в сердцевине которых, наверное, тоже еще сохранились бугристые ледяные наросты, капало со всевозможных навесов и выпуклых лепных украшений — временами казалось, что сам влажный воздух рождает эти холодные, крупные, будто виноградины, капли.

Громкое беспечное бульканье гуляло по улицам.

Даже сарацины, по–моему, повеселели.

То они, угрюмые, с опущенными лицевыми забралами, обязательно человека по три, по четыре, патрулировали притихшие городские кварталы — непрерывно оглядываясь и держа оружие наготове, а то вдруг разом, словно по чьей–то команде, оккупировали пивные подвальчики, открытые в последние дни круглосуточно — крепко заперлись там, чуть ли не забаррикадировались — и лишь по нестройным безудержным песням, пробивающимся сквозь окошки, едва высовывающиеся из тротуара, можно было догадываться, что данное заведение функционирует в полную силу. Да еще иногда, по–видимому, обалдев от «водяры», которую в эти дни оплачивал Финансовый департамент, захотев нормально дохнуть или просто обуреваемый жаждой подвига, выползал по мокрым ступенькам наверх какой–нибудь упившийся воин и, не понимая, как он, собственно, здесь очутился, вытащив из ножен заточенный кривой ятаган или просто размахивая над головою ножкой от стула, испускал гортанный могучий крик, зовущий в атаку, а затем грузно падал и лежал, как колода, пока кто–нибудь из соратников не уволакивал его обратно в подвал.

То есть, сарацины привыкали к своему новому статусу.

Один из них даже каким–то образом попал на наш школьный двор и теперь покачивался на расставленных коротких ногах, пытаясь сохранить равновесие. Шлем у него съехал до носа, практически закрывая глаза, а из–под расстегнутых потускневших лат выбивалась мятая холстина рубашки.

Словно он пританцовывал в белой юбочке.

Вид у него был счастливо–придурковатый.

И он так бессмысленно озирался вокруг себя и с такой важной серьезностью хватался за воздух, будто за невидимого противника, что я, засмотревшись, невольно отвлекся от всего остального и не сразу почувствовал напряженную нервную тишину, которая воцарилась в классе. И опомнился лишь тогда, когда Карл пихнул меня в бок локтем.

— Тебя спрашивают!.. — прошипел он, как рассерженная гадюка.

Я, недоумевая, поднялся.

Я, оказывается, уже был в центре внимания: кто смотрел на меня с жалостью, а кто с любопытством, я заметил противную расплывающуюся рожу Радикулита, который явно злорадствовал, а затем — мгновенный пронзительный взгляд Елены, сразу же отвернувшейся, точно она обожглась, и — холодное оценивающее внимание Косташа, сломавшего правую бровь, и — хихиканье Мымры, которая, укрываясь за спинами, подавала мне какие–то знаки.

Но хуже всего было то, что на меня смотрела Мальвина.

Она была, видимо, уже в совершенной ярости: полные губы ее подворачивались, открывая початок зубов, все лицо от подбородка до лба расчерчено было продольными складками, а глаза из–под накрашенных толстых ресниц сверкали потусторонней свирепостью.

И подрагивала в согнутой пухлой руке пластмассовая указка:

— Я, по–моему, к тебе обращаюсь!?.

Чувствовалось, что она еле сдерживается.

— Да, — сказал я.

— Что «да», разиня?..

— Ну, это самое…

Ситуация была — хуже некуда.

Мальвина требовала, чтобы я повторил — о чем она в данную минуту рассказывала, а я не только не мог сделать этого, но и просто–напросто не представлял себе тему урока.

Все как будто вылетело из головы.

Я лишь отупело таращился — почти не воспринимая происходящее.

Потому что именно в эту секунду я увидел совсем другую Мальвину — как она после оглушительного выстрела из пистолета, улыбаясь такой улыбкой, словно мысленно она находилась не здесь, а в умопомрачительной спальне, очень мягко и вместе с тем повелительно сказала ничего не соображающему Ценциперу:

— Не пугай ребенка, я его знаю, это — хороший мальчик…