— Друзья мои! Дорогие мои друзья!.. В этот исторический час, когда мужество каждого гражданина подвергнуто тяжелому испытанию, когда жители нашего города вместе со своими… гостями… объединяются в едином порыве, чтобы противостоять разрушению, которое грозит неисчислимыми бедствиями, когда светлые стороны созидания и добра, наконец–то, приносят нам первые обнадеживающие результаты, когда мрак отступает и когда приближается время гуманизма и справедливости, все мы как единая большая семья безусловно обязаны стать выше личных амбиций. Забудем ссоры и разногласия, забудем мелочные обиды и вздорные оскорбления. Им не должно быть места в нашем прекрасном времени. Будем достойны эпохи. Ибо нам еще предстоят вдохновляющие свершения!.. — Директор поднял бокал. — Я пью этот тост за наш Конкордат, за Великое Соглашение, которое открывает дорогу в будущее. Пусть же Соглашение это останется нерушимым!..
Он выпил.
— Ура!.. — вдруг хрипло сказала откашлявшаяся к этому времени девушка.
И Мальвина, обняв одной рукой сарацина, тоже, как полоумная, закричала:
— Ура–а–а!..
И даже Марочник к своему удивлению закричал.
Он видел сонные каменные мосты, повисшие над зеркальными водами, вычурные громады дворцов, жутким мраком своим поднимающихся из лунности улиц, вереницы граненых сквозных фонарей, у которых чугунные лапы поддерживали стеклянную дрему под колпаками. Видел тесные переулки и колодцы дворов, которые замерли в ожидании. Это было, как озарение. Город вдруг предстал перед ним, точно игрушечный. Сказочная большая луна в окружении облаков висела над трубами, слюдяной омертвелостью поблескивали рассыпанные в беспорядке, слепые оконца, тополя, будто веники, выставили над каналами свои голые ветки, отвисали трамвайные провода, и разлеталось над угрюмым булыжником негромкое цоканье — словно крошечные подковки стучали по камню. Это бродил в одиночестве Мышиный король. Плащ у него свисал почти до земли, а огромная шляпа с пером прикрывала усатую серую мордочку. Вероятно, король не хотел, чтоб его узнали.
Да, подумал Марочник. Время настало. Сейчас это произойдет.
— Ура–а–а!..
И в самом деле фигурка Мышиного короля, замедляя негромкое цоканье, вдруг остановилась посередине площади и, ссутулившись, как будто в отчаянии, закрыла лицо ладонями. Хмуро глядели здания. Ровной шершавой поверхностью простирался асфальт. А Ценципер, поднимая бокал, наполненный водкой, со звериной ухмылкой, покачиваясь, прошествовал к осоловевшему сарацину — чокнулся, нагибаясь, зеленым стеклом о зубцы боевого наплечника: За Конкордат!.. — и, дождавшись, пока сарацин, в свою очередь допивая остатки, распрямится и запрокинет лохматую голову, похожую на бочонок, быстрым, неуловимым движением, которое выказывало умение, очень ловко накинул ему цепочку поверх кадыка и, упершись коленями в спинку вдруг заскрипевшего стула, растянул перехлест этой страшной цепочки в разные стороны.
— Да здравствует единение и сотрудничество!..
Фиолетовое лицо сарацина, как будто опухло, мягкие, точно из студня, глаза выпучились из орбит, он отчаянно замахал руками, пытаясь освободиться, раздался громкий хлопок, и вдруг тело его, потрескавшись, начало распадаться: словно металлолом, забренчали по полу упавшие латы, грубым черным отверстием прозияла открывшаяся внутри туловища пустота, хрупнул пояс, разъединивший живот на две половины, и внезапно обрушилось все, что еще хоть как–то держалось: мощные тумбообразные ноги вывалились из–под стула.
Ценципер едва не упал, потеряв опору.
— Вот так!.. — назидательно сказал он.
И небрежно смотал, чтобы засунуть в карман, металлическую никелированную цепочку.
Лоб у него покрылся каплями пота.
Наступила гнетущая тишина.
Директор икнул.
— Ну и зачем это было делать? — недовольно сказала Мальвина. — Платье мне залили вином, настроение теперь будет испорченное… — Брезгливым жестом она стряхнула с колен расплывающуюся по атласу красную лужицу, передернула обнаженными до груди плечами. — Каждый раз что–нибудь натворят, придурки! Отдохнуть спокойно нельзя — идиоты, козлы безрогие!..
Она демонстративно взяла свою сумочку.
Губы ее поджались.
— Действительно… — обретая сознание, сказал Директор. — Ты, это самое… Мог бы, знаешь, выбрать другое время и место…
Он снова икнул.
Ничего не сказала девушка — взявшая себе новую сигарету.
И только глаза Дуремара опасно блеснули.
Тогда Марочник решительно встал и, подсовываясь под куртку, сделанную из ватника, обтянутого брезентом, произнес — ни к кому конкретно не обращаясь:
— Ну, мне пора. Скоро открывать мастерскую. Да и, говоря откровенно, что–то мы здесь засиделись… Все. Желаю успехов. До встречи!..
Его немного пошатывало.
Гудела разбухшая голова и весь мозг был, казалось, пропитан миазмами сигаретного дыма.
Все–таки бессонная ночь ощущалась.