Детский мир (сборник)

Если честно признаться, то я даже не понял, каким образом я вдруг очутился на сцене, — почему Дуремар приближает ко мне серое вытянутое лицо, вблизи, как оказалось, напудренное, почему он, будто ненужную вещь, осторожно сжимает мою правую руку, и зачем он, пошлепав губами, вставляет в нее какую–то твердую книжечку.

Если аплодисменты и были, то я их абсолютно не слышал.

Я пришел в себя только тогда, когда снова оказался на месте и нетерпеливый извертевшийся Косташ, выхватив у меня аттестат, торопливо сказал:

— Какая у тебя серия перед номером?.. «Ю»?.. Ну, значит, вместе загремели в казармы. Те, которые получили отсрочку, у тех серия «Щ». Мне отец говорил, ему рассказали в первом отделе…

— В армию, так в армию, — небрежно ответил я.

А Карл важно сказал:

— Ничего неизвестно. У меня вот серия «Б». Что это означает?..

— Серия «Б» — чиновники, — завистливо вздохнул Косташ. И вдруг как–то по–новому, уважительно посмотрел на Карла. Повезло. Наверное, родители постарались?

— У меня у самого — голова, — сказал Карл.

Они о чем–то заспорили.

До меня доходило лишь: «выслуга лет», «надбавка», «снабжение по второй категории».

Лично я никогда толком в этом не разбирался.

И поэтому когда заиграли «Гимн Великому городу», и надмирные величавые звуки потекли из динамиков, развешанных между колоннами, то я с облегчением встал, наверное, как и все присутствующие, и буквально до последней клетки своей пропитался простой и торжественной музыкой.

Я еще больше любил их всех.

А потому, когда музыка кончилась и нахлынуло шарканье ног с толчеей, свидетельствующей об окончании церемонии, то я не помчался, сломя голову, с Косташем, тут же требовательно дернувшим меня за рукав, и не двинулся вместе с Карлом, который, прищурившись, пробивался сквозь медленную толпу к какой–то ему одному известной цели, а стремительно обогнав всех по боковому узкому коридорчику, выводящему в вестибюль и значительно менее многолюдному, замер, как часовой, у фигуры крылатого бога — поднимаясь на цыпочки и выглядывая среди проходящих Ивонну.

Я был прав, она вышла одной из первых — в праздничном, с оборками платье, в черных туфлях, сияющих зеркальной поверхностью. Волосы у нее были уложены в незнакомую мне прическу, которая открывала лоб, а на шее светилась матовая нитка жемчуга.

И лицо у нее, по–моему, было в легкой косметике.

Я вдруг с некоторым ужасом обнаружил, что она, оказывается, красивая женщина.

Раньше я как–то не рассматривал Ивонну с такой точки зрения.

Мне даже стало неловко.

Однако, Ивонна, по–видимому, ничего не заметила, потому что сама, наверное, волновалась не меньше меня — осторожно приблизилась и, как будто опасаясь чего–то, тронула меня рукой за плечо:

— Не задерживайся сегодня. Я испеку пирог, попьем вместе чаю…

— Хорошо, мама, — ответил я.

— Поздравляю с окончанием школы, дай я тебя поцелую…

— Спасибо, мама…

Она прикоснулась губами к моей щеке.

Я, кажется, дернулся.

Но Ивонна уже отстранилась и, как мне показалось, очень задумчиво помахала мне на прощанье рукой:

— Так я тебя жду!…

После чего отошла к гардеробу, где клубились, прилипая друг к другу, гудящие очереди.

Я мгновенно потерял ее в этой сутолоке.

Впрочем, меня тут же толкнули и упругая, точно репка, коренастая, толстощекая Мымра, раскрасневшаяся от возбуждения и от сознания миссии, которая на нее возложена, недовольно сказала, передергивая широкими, как у штангиста, плечами:

— Меня — за тобой послали. Все уже в сборе, что ты тут прирастаешь?..

Голова у нее была в мутном колоколе волос.

— Иду–иду! — весело сказал я.

— Ну так — пошевеливайся!..

— Уже бегу!..

И вдруг неожиданно для самого себя, то ли от сумасшедшего счастья, рожденного праздником, то ли от любви, которая охватывала меня все сильнее, дал по этому колоколу звонкий бесшабашный щелбан:

— А что, Мымрочка, хочешь, я тебя поцелую?..

А затем, не обращая внимания на возмущение отпрянувшей Мымры, которая что–то забормотала, с диким радостным ржанием помчался на задний двор, где среди скамеек, перевернутых так давно, что чугунные скрепы их были наполовину скрыты землей, живописно, как охотники на привале, расположилась команда Косташа, и дон Педро, как мухомор, выделяющийся среди других своим жутким ростом, гоготал и размахивал над головой черной бутылкой без этикетки:

— Давай сюда!..