Детский поезд

– Знаете, дон Альчиде, мы с моим другом Томмазино больше тряпичничали, но, думаю, я и с пианино справлюсь. Комар носу не подточит!

Он снова приглаживает свои рыжеватые усы и протягивает мне руку:

– Что ж, похоже, помощника я нашёл. Вот только… придётся тебе перестать звать меня «доном». Я ведь не приходской священник!

Люцио нахально хохочет.

– Это как хотите, – говорю. – И как же мне тогда вас звать?

– Можешь – папой, – серьёзно отвечает Альчиде. И Люцио больше не смеётся. Да и я тоже.

16

– Пока, увидимся вечером, – Риво провожает отца до двери, целует на прощание. Люцио, достав из кармана мраморные шарики, начинает гонять их по коридору. Я молча машу рукой: не могу заставить себя назвать Альчиде папой. Мне всё кажется, он пошутил. Был у нас в переулке один синьор, сухонький, набожный, в очках – вылитый Папа римский с картинки, так стоило нам с Томмазино его увидеть, мы тут же увязывались следом, вопя: «Благословите, ваше святейшество!» Но с чего бы мне называть Альчиде папой? Он ведь и сам говорит, что не священник.

Роза собирается в огород за овощами, Риво берёт ведро – пора поить коров. Говорит, помимо огорода они держат кое-какую живность: кур, правда, мало, зато несутся хорошо. А ещё он учится доить, но это дело непростое, особого обхождения требует. Риво вообще много знает и хочет всё сразу мне объяснить: и про воду, и про удобрения, и про молоко, что получают от коров, и про сыр, который из этого молока делают. Скотина у них не только своя – хлев сразу несколько семей держат и все по очереди там работают. Что выращивают – съедают, а то немногое, что остаётся, сносят на рынок. Я хочу рассказать, что тоже торговал на рынке – вместе с Томмазино, когда мы крыс продавали, – но Риво не слушает, знай себе тараторит без умолку, а сам тем временем натягивает куртку и высокие сапоги, как у пастухов. И меня спрашивает, мол, не хочу ли я с ним в поле, скотину посмотреть. А я молчу: ни да, ни нет. Только думаю: похоже, права была Тюха, это нас работать привезли.

– Риво, хватит забивать мальчику голову своей болтовнёй! Оставь его в покое хоть ненадолго, он ведь только приехал! Прости, Америго, у этого парня шило в одном месте…

– Что у него?

– Шило… Ну, в смысле, ни секунды спокойно высидеть не может, а рот и вовсе не закрывается…

– А, понял! Мама обычно говорит: «Наказание Господне»!

Риво заходится смехом, и я за ним. Один Люцио, даже не улыбнувшись, продолжает гонять свои шарики. Роза надевает рабочие ботинки, все заляпанные грязью, открывает дверь, но с порога оборачивается.

– Люцио, крикни меня, если малыш проснётся. – Потом, уже выйдя на крыльцо, оборачивается снова: – И поделись шариком с нашим новым другом, сможете вместе поиграть.

Едва мы остаёмся одни, Люцио прячет шарики в карман и куда-то уходит. Я пытаюсь его найти, но всё без толку: либо он спрятался, либо исчез, хотя тумана в доме вроде бы нет. Комнаты здесь большие, а с деревянных балок на кухне свисают салями и вяленые окорока – совсем как в бакалейной лавке на виа Фориа. В камине горит огонь, от него расходится тепло – наверное, поэтому Роза и оставила тут колыбель со спящим младенцем. Издалека доносится грохот катящегося по полу шарика – раз, другой, третий… Я начинаю загибать пальцы – как насчитаю десять раз по десять, непременно случится что-нибудь хорошее: например, другой брат, тот, что много болтает, вернётся и возьмёт меня посмотреть скотин у… Но время идёт, огонь в камине сперва затихает, потом совсем гаснет, и грохот катящихся шариков становится ещё более отчётливым.

Я выглядываю в окно: может, кто вернётся, – но там по-прежнему только туман. Пытаюсь позвать Люцио – тот либо не слышит, либо не хочет отвечать. Зато в углу кухни, наполовину скрытая буфетом, обнаруживается лестница. Вытаскиваю её, прислоняю к стене. Никогда ещё по таким не лазал. Тюха говорила, кто под ней пройдёт, тот беду найдёт. Ставлю сперва одну ногу – поглядеть, не рухнет ли, потом другую, и чем выше забираюсь, тем более взрослым и сильным себя чувствую. Даже забываю, что меня оставили одного. Влезаю на самый верх: хочу потолок потрогать. Изо всех сил вытянув руку, касаюсь кончиками пальцев балки – тёплой, шершавой. Висящая совсем рядом салями нежно поглаживает меня по лицу, её запах проникает в нос, заливает рот слюной. А дальше – та розовая ветчина с белыми пятнами, которую нам давали на вокзале! Да тут этого добра видимо-невидимо! Я потихоньку царапаю ногтем шкурку, пока не добираюсь до нежного мяса, потом сжимаю, чтобы полезло наружу, и тут же сую в рот. Снова нажав, выдавливаю мясо прямо в рот. Когда дырка становится слишком глубокой, делаю ещё одну, потом ещё…

– Вор! – слышу голос сзади. – Явился нашу еду украсть!