Детство

А юниты? Понятно, что ругательство, но какое? Спросить потихонечку у Михал Андреича, иль нет? Чай, господское ругательство-то! Хитро закрученное. Начнут задираться другие мальчишки, а я им так – юниты! Всё равно ить подерёмся, зато и покажу себя сразу человеком грамотным и умным. С таким, значит, и подружиться не зазорно.

Не… не стоит! Кошусь на прикащика. Михал Андреич-то может и разъяснит – мущщина он добрый и этот… просвещённый. А вот Сидор Поликарпыч опосля может и ухи надрать – чтоб не позорил его, значица.

– Давай с нами садись, – Тронул меня за плечо толстый купчина, отрывая от окошка, – поедим.

Пузо ещё сытое, но кто ж отказываться-то будет! Может, до самой Москвы голодным сидеть придётся. Я дёрнулся было за узелком со снедью, но мне велели не гоношиться и сесть спокойно.

– Нешто не прокормим мальца? – Басовито сказал купец Алексей Мефодиевич.

Есть было неудобно, без стола-то. Зато еда такая, что я опосля выздоровления ни разочка и не едал так! Даже на свадьбах. Одних пирогов только ажно четыре разных, да ветчина, да окорок, да сыр. Сам не заметил, как наелся чисто медведь перед зимой, ажно в пузе раздулся.

Мущщины долго потом сидели, выпили чутка – дорожную, да за знакомство, да на ход ноги. Устали и разложили полки наверху, ну чисто полати[23] получились! Залезли наверх, да и дали храпака, и даже дым табашный, клоками плавающий по вагону, ничуть им не мешает.

А внизу сразу посвободней стало, я даже на сидушку с ногами залез – чтоб в окошко глядеть, значится, шею не вытягиваючи.

– Что маешься, малец? – Добродушно поинтересовался дядинька по соседству, по виду из мещан, – Никак живот прихватило? Ничо, скоро остановка будет, можешь в нужник привокзальный сбегать. Знаешь, что это?

Киваю важно.

– Не совсем тёмный значит? Хе-хе! Пятнадцать минут стоять будем. Знаешь, что такое минута? Нет? – Дядинька важно вытащил самонастоящие часы в блестючем медном корпусе и показал на стрелки, – Это минуты, значит. Вот так – тик-так… и шестьдесят раз. Протикало шестьдесят раз, и минута прошла.

– Спасибо, дядинька!

– Дядинька, – Усмехнулся тот, – Фрол Кузмич.

– Спасибо, дядинька Фрол Кузмич!

– К станции подъезжать будем, – Учил меня дядинька Фрол Кузмич, – так машинист прогудит, чтоб приготовились. Потом, когда отъезжать будет – тоже, чтоб поторопились.

Его прервал гудок, и дядинька хлопнул меня по спине, подталкивая к двери.

В нужнике привокзальном сидел мало – всё боялся, что поезд без меня уедет. Ан нет, успел загодя, и сильно загодя.

– Держи вот, – Фрол Кузмич, пересевший к нам и успевший разговориться с Михал Андреичем, слезшим с верхних полок, сунул мне в руки большой медный чайник, – Воон… вишь? Кубовая[24]. Там кипятком разжиться можно, как раз чайку и попьём!

Накинув сызнова зипун, бегу стремглав по утоптанному снегу, а ну как поезд уедет!? Отстояв немного в очереди, налил кипятку и снова бегом, стараясь не расплескать на себя горячую воду из тяжёлого чайника.

– Шустрый! – Одобрительно сказал Фрол Кузмич, – Не пропадёшь!

– Сидор Поликарпыч говорил, что родные его в учение отправляют, как негодящего к крестьянскому труду, – Сказал Михал Андреевич, и мне сразу стало стыдно, аж ухи заполыхали.

– Родные? Не мать с отцом? – Поинтересовался Фрол Кузмич.

– Тётка… троюродная.

– Да, брат… и неласковая небось? То-то! У такой, хоть ты себе горб от работы наживи, а всё никчёмным и бестолковым будешь! В городе-то оно, знамо, несладко. Пока выучишься ремеслу, всю шкуру со спины снимут, да не раз! Но коль выучишься, так оно получше-то будет, чем в деревне.

Киваю истово. Уж я в люди выбьюсь! Обещался же Саньке пройтись по деревне в сапогах да с гармошкой, так и пройдусь! Что знали все, что важным человеком стал.

Спалося плохо. Много люда в вагоне-то, и все то храпят, то ветра пускают, то бродить начинают. И табачище смолят, коль проснулись. Что за радость-то? Мы с Чижом пробовали курить, как взрослые – гадость как есть. Только во рту будто нужник устроили да горло потом до самого вечору саднило.

– Ярославский, – Потягиваясь спросонья, сказал дядинька Фрол Кузмич, – подъезжаем. Запоминай, малец! Чай, не кажный день по железке катаешься-то!

Агакнув, прильнул к окну, не отрываясь. Потом встали и остальные, поснедали вместе.

На душе будто кошки скребут, тошно. Ан и хочется в люди выйти-то, но спина аж загодя болит, палки да вожжи чуя. Выучусь! Вот только когда это будет? Да и Тот-кто-внутри может ворохнуться невовремя, а тады ой…

Катались по путям туды-сюды долго, я ажно устал с лавки подскакивать. Приехали наконец, и люд в вагоне стал выходить, переговариваясь громко.

Вышли, и меня ажно заколотило, так взволновался. Страшно! Но глядел вокруг, как дядинька Фрол Кузмич велел, а то ведь стыду не оберёшься! Спросят меня, где что на вокзале, а я и не знаю. Позорище! Раззяву такого уважать не будут!

Мущщины недолго прощались, потом Сидор Поликарпыч взял меня за плечо, чтоб не потерялся, и повёл в сторону извозчиков. Я ужо знаю, кто это такие – видывал ещё в Костроме, на станции.