Детство

– Сарайчик дровяной разбери, – Наказала Прасковья Леонидовна после завтрака, – Какие трухлявые есть, вытащи поближе, чтоб пожечь, пока совсем в труху не превратились.

Одевшись, выскочил на улицу, пока чего ещё не напридумывала. Знакомцы утрешние уже здеся, двор-то общий. Сараюшки во дворе у кажного свои – для дров, капусту на зиму держать, а кто и козу.

– Помочь-то? – Подошёл Пономарёнок с Дрыном.

– Да ну… выйдет сейчас небось хозяйка, а не сама, так Лёшка выглянет. Потом придумывать почнёт такие задачки, чтоб на всех троих хватило.

– Это да, – Засмеялся негромко Дрын, – дурная баба! Бабы, оно почитай все дурные, даже если и справные. Складственность умственная у них такая, во! Но эта Леонидовна почитай по всем улочкам и переулочкам окрестным дурным ндравом славится. Склочница первеющая, даром что болезная вся, мало что не гнилая внутрях.

– Да уж, – Вздыхаю, не переставая разбирать поленницу. С ленцой, токмо чтобы не зазябнуть, – повезло! А вы сами-то что?

– Да у нас хорошо, – Расправил Пономарёнок плечи, – Мастер если и дерётся, то по делу токмо. Не кажный день даже по заднице и прилетает! А ухи или там подзатыльник, это ж понятно, куда ж без них.

– Эко!

– Да, брат, – Важничая, кивнул Дрын, снимая шапку и приглаживая волосы, – Гулять даже отпускает, так-то! Ежели ни по работе, ни по хозяйству нет ничего, так дурных дел и не выдумывает. Ступайте себе, говорит, на улице головенки свои проветрите.

– Учит хоть?

– Шалишь! Мы плачёные, – Задрал нос Пономарёнок, – Родня платит мастеру, чтоб учил, да не лупил почём зря. А ты, стал быть, запроданный, за тебя денюжку платили. Не повезло.

– Не повезло, – Эхом повторяю я.

– Агась, – Вздыхает Дрын, присаживаясь на поленья, – Что ты, что мы – все учениками записаны. Ан нас учить будут, а тебя только по хозяйству гонять. Леонидовна, стал быть, мастеру всю плешь проела, так ей хотелось прислужкой обзавестись. Она же не только склочная и больная, но ишшо и ленивая.

– Работы у сапожников помене стало, – Подсаживается Мишка, – Дмитрий Палыч и без Лёхи свинёнка справлятся.

– Как? Свинёнок? – Смеюсь я.

– Агась! – Скалит зубы Мишка, – Он же Кабанов, а на него как глянешь – на подсвинка даже не тянет!

– Не-не-не! – Зачастил Сашка, восторженно округляя глаза, – Он теперича Сцаный Свинёнок будет! А как вырастет, так Сцаный Свин!

Разговоры с дружками моими новыми говорили недолго. Выглянула баба кака-то из оконца на втором етаже, да и зазвала их в дом. Работа, стал быть, нашлась.

Повезло ребятам-то. Шутка ли, учат и почти даже не лупят! Ну, зазря. Так-то куда без розог и вожжей, ну и подзатыльников, знамо дело. Но учат!

И живут на втором етаже, а не мало что в погребе. Хороший мастер, стал быть. И комнаты посуше, потеплей. Не то что в энтом… полуподвале! Чахоточное место, как есть.

– Запроданный я, стал быть, – Бормочу негромко, присев на почти разобранную поленницу, – антиресно бы ещё узнать – почём меня запродали.

«– И насколько это законно», – Просыпается Тот-кто-внутри, – «-документы надо смотреть, да законы выяснять».

– Закончил?! – Высунулся из дверей Сцаный Свинёнок, – Прасковья Леонидовна зовёт!

– Сейчас!

Наябедничает, что я сидел? А непременно! Натуру у него такая паскудская. Зато эвона как завернул – Прасковья Леонидовна зовёт! Не «подь сюды», а хозяйка. Он вроде как и не при чём. Сцыт. Как есть сцыт!

«– Это ещё не победа», – Ворохнулся Тот-кто-внутри, – «а начало долгой позиционной войны».

Глава 7

Столик мастера под самым оконцем, чтобы керосинку зазря не жечь, ить дорогой он, керосин-то. Сидит Дмитрий Палыч на свету, да башмак ладит. А ловко-то как! Хороший-то ён мастер, ничего не скажешь противу.

Ладит куски кожи, тыкает иглой с дратвой, да мурлычет под нос песенку. Спасибо Боженьке, что не в голос! Пущай вот так и будет, тихохонько, а то ажно ухи вянут от его песнопений.

Я тоже хлопочу – по хозяйству, значица. Прасковья Леонидовна дала с утра саморанешнего медяшки всяки-разны, что в хозяйстве есть – оттирать да полировать, значица. Накопилося.

Лёшка-то Свинёнок, он плачёный. Где сядешь на него, там и слезешь. По ряду нельзя хозяйство на него сваливать, так-то! Ведро нужное вынесть, воды натаскать иль самовар начистить, и всё, ряд! И дедушка у него, значица, есть. Проверяет.

А хозяйка сама ленива – страсть! Одно слово-то, что хозяйка. Где ж это видано, что медяшки блестючие в доме имелися, да не начищенные? Ну, окромя самовара. Их же, богачество такое, на видное место люди выставляют, чуть не в красном углу. А у хозяев медяшки аж патиной покрылись. Вот, полирую.

Хлоп! Низенькая дверца влепилась в косяк, с потолка на голову просыпался мелкий сор, и Прасковья Леонидовна тяжело ввалилась в комнату, разматывая платок. Полное, болезненно отекшее лицо её мрачнее тучи.

Вздохнув напоказ несколько раз, чисто корова рожающая, уселася на лавку. Сейчас! Учён уже – знаю, что делать надо-то! Месяц почитай в их доме проживаю, ужо не деревенщина лапотная. Москвич!