Детство

– Мат вам, Порфирий Модестович! – Донеслося до меня, когда мы подошли к двери. Иль послышалось? Вот же ж!

Глава 15

– Ну-с, присаживайтесь, молодой человек, – Дохтур в пенсне, чернявый и носатый, показал рукой на низенькую широкую лежанку, стоящую прямо под открытым окном. Я уселся и солнце со всем летним жаром влупило мне в сощуренные глаза, – посмотрим, что там у нас с ногой.

– У меня! – Опасливо поправляю дохтура Иосиф Давыдыча, пытаяся спрятать ногу под кушетку, – Я это… не давал согласия, чтоб нога вашей стала.

Помощник дохтура, молодой скубент явно из духовного сословия, фыркает странно, а дохтур щурит весело глаза.

– Не давал, значит? – Переспросил ён.

– Не… а то знаю я вас! У кого другого ноги отрезайте для богачей. Я окромя рук, ног да головы, другого богачества не имею. А! Ишшо тулупчик!

– Договорились, – Дохтур странно дёрнул плечами, закрыв лицо бумажками.

– Честно-честно?

– Слово! На ваши руки-ноги, голову и кхм… тулупчик не претендую.

Протягиваю руку, чтоб скрепить договор, значица, и Иосиф Давыдыч пожимает её, странно корча лицо.

– Нарочно не придумаешь, – Говорит скубент, – История будет иметь определённый успех!

Присев чуть, скубент ловко срезал гипс с ноги, и увиденное мне не понравилося.

– Как у мертвяка! Цвет синюшный и опрела вся!

– Всё хорошо, – Рассеянно ответствовал дохтур, оглядывая ногу через очёчки, – Насколько я могу судить, кость срослась нормально, даже удивительно. А кожа – мелочь, недельки через две в норму придёт.

– Здоровски! – Настроение подскочило ажно до небес, – А то я когда вылез из-под трупов, кость так торчала, что ажно страшно было – ну как отрежут?

– Торчала? Кость? Молодой человек, вы ничего не путаете?

– Чего путать-то? – Я малость даже обиделся, – Память всегда хорошей была! Соображалка-то, она по-всякому бывало, а память хорошая, не жалуюся!

– Н-да, – Дохтур встал и снова уселся за стол, – удивительно даже, какой крепкий организм! Всё, казалось бы, против… и на те вам! Благополучное выздоровление. Кто пациенту перелом обрабатывал?

Чудной дохтур! Сам спросил, сам в бумажках и посмотрел.

– Мефодиев? Так-так! Ну-с, молодой человек, наступите осторожно на ногу… что чувствуете?

– Ногу. Ишшо как живот бурчит.

Дохтур, чудной, снова прячет лицо за бумагами, а скубент фыркает, чисто лошадь. А ишшо из духовного сословия!

– Боли нет? Тянущего ощущения?

– Чего? А… нетути, только наступать немного страшно – кажется всё, что нога как сосулька по весне, ломкая.

– Это пройдёт, – Усмехнулся дохтур, делая какие пометки пером, – Месяцок поберегитесь, а потом снова сможете бегать, прыгать, танцевать.

– Играть на скрипке, – Вырвалося у меня странное.

– Играть на скрипке, – Кивнул Иосиф Давыдычь, – А что, молодой человек, вы умеете играть на скрипке?

В голосе удивление, чёрные большие глаза как-то по-новому оглядели меня.

– Не знаю, раньше не мог. А теперя, значит, смогу?!

– Идите, – Махнул рукой дохтур, снова прикрыв лицо бумагами. Милосердная сестричка, приведшая меня и стоявшая всё это время истуканом у двери, тронула за плечо.

– Какой интересный молодой человек! – Услыхал я, пока дверь закрывалася.

– Полон народ русский талантов, их бы…

Так и не дослушал, чегой там еврейский дохтур собирался делать с талантами русского народа.

В больничке держать меня больше не стали, сестричка милосердная вывела меня, не дав ни с кем попрощаться, только и успел, что обуть ботинки прям в колидоре, присев на корточки. Да впрочем, прощаться-то и не с кем – Мишку неделю как забрал егойный мастер, а со взрослыми мужиками я как-то не особо сошёлся. Чего у нас общего-то, окромя палаты?

Придерживая за плечо, сестричка повела меня к выходу, усадив на лавочку в саду, – Посиди пока, – и ушла.

– Домой? – Доброжелательно поинтересовался усатый старикан по соседству, обдав меня клубами махорки, – Родителей ждёшь?

– Сирота я, дедушка, – Ответствую вежественно, хучь от махорки его ядовитой не только глаза и грудь, но ажно печёнку будто разъедает. Не отворачиваюся и руками не махаю, хучь глаза и слезятся.

– Сирота… – Взгляд его прошёлся по мне, – да никак беспризорный?

– Хитровский, по весне от мастера сбёг, аккурат в Великий Пост, так допёк ён. Но вы не подумайте чего! Своими руками на хлеб зарабатываю, не оголец и не попрошайка какой!

– Мне-то што, – Пожал старик костистыми, но широкими плечами и снова выпустил в воздух клубы вонючего дыма, – без документов?

– Были документы, – Вздыхаю, подбирая под себя ноги, – да у мастера остались. Как сбёг, так ён их, сказали, в полицию передал.

– Сбёг, да в полицию? Ну тогда тебе одна дорога – в вошь-питательный дом, хе-хе!

– Я было думал, на воспитание в деревню иль в село отдадут, – Тяну с сумлением в голосе, – деревенский чай, да не сосунок. Четыре рублевика за меня, и в поле работать гож. Кто ж откажется-то!? Себя-то всяко прокормлю, да ишшо и прибыток хозяину.

– Бегунка-то? Неблагонадёжного?

Старикан, пыхая дымом и подымая кустистые брови, походя ломает мои хотелки. Эхма!

– И то верно, – Подымаюся решительно, и к воротам, – Спасибо, дедушка!

– Иди уж… внучек!