Детство

— Сарайчик дровяной разбери, — Наказала Прасковья Леонидовна после завтрака, — Какие трухлявые есть, вытащи поближе, чтоб пожечь, пока совсем в труху не превратились.

Одевшись, выскочил на улицу, пока чего ещё не напридумывала. Знакомцы утрешние уже здеся, двор-то общий. Сараюшки во дворе у кажного свои — для дров, капусту на зиму держать, а кто и козу.

— Помочь-то? — Подошёл Пономарёнок с Дрыном.

— Да ну… выйдет сейчас небось хозяйка, а не сама, так Лёшка выглянет. Потом придумывать почнёт такие задачки, чтоб на всех троих хватило.

— Это да, — Засмеялся негромко Дрын, — дурная баба! Бабы, оно почитай все дурные, даже если и справные. Складственность умственная у них такая, во! Но эта Леонидовна почитай по всем улочкам и переулочкам окрестным дурным ндравом славится. Склочница первеющая, даром что болезная вся, мало что не гнилая внутрях.

— Да уж, — Вздыхаю, не переставая разбирать поленницу. С ленцой, токмо чтобы не зазябнуть, — повезло! А вы сами-то что?

— Да у нас хорошо, — Расправил Пономарёнок плечи, — Мастер если и дерётся, то по делу токмо. Не кажный день даже по заднице и прилетает! А ухи или там подзатыльник, это ж понятно, куда ж без них.

— Эко!

— Да, брат, — Важничая, кивнул Дрын, снимая шапку и приглаживая волосы, — Гулять даже отпускает, так-то! Ежели ни по работе, ни по хозяйству нет ничего, так дурных дел и не выдумывает. Ступайте себе, говорит, на улице головенки свои проветрите.

— Учит хоть?

— Шалишь! Мы плачёные, — Задрал нос Пономарёнок, — Родня платит мастеру, чтоб учил, да не лупил почём зря. А ты, стал быть, запроданный, за тебя денюжку платили. Не повезло.

— Не повезло, — Эхом повторяю я.

— Агась, — Вздыхает Дрын, присаживаясь на поленья, — Что ты, что мы — все учениками записаны. Ан нас учить будут, а тебя только по хозяйству гонять. Леонидовна, стал быть, мастеру всю плешь проела, так ей хотелось прислужкой обзавестись. Она же не только склочная и больная, но ишшо и ленивая.

— Работы у сапожников помене стало, — Подсаживается Мишка, — Дмитрий Палыч и без Лёхи Свинёнка справлятся.

— Как? Свинёнок? — Смеюсь я.

— Агась! — Скалит зубы Мишка, — Он же Кабанов, а на него как глянешь — на подсвинка даже не тянет!

— Не-не-не! — Зачастил Сашка, восторженно округляя глаза, — Он теперича Сцаный Свинёнок будет! А как вырастет, так Сцаный Свин!

Разговоры с дружками моими новыми говорили недолго. Выглянула баба кака-то из оконца на втором етаже, да и зазвала их в дом. Работа, стал быть, нашлась.

Повезло ребятам-то. Шутка ли, учат и почти даже не лупят! Ну, зазря. Так-то куда без розог и вожжей, ну и подзатыльников, знамо дело. Но учат!

И живут на втором етаже, а не мало что в погребе. Хороший мастер, стал быть. И комнаты посуше, потеплей. Не то что в энтом… полуподвале! Чахоточное место, как есть.

— Запроданный я, стал быть, — Бормочу негромко, присев на почти разобранную поленницу, — антиресно бы ещё узнать — почём меня запродали.

«И насколько это законно», — Просыпается Тот-кто-внутри, — «-документы надо смотреть, да законы выяснять».

— Закончил?! — Высунулся из дверей Сцаный Свинёнок, — Прасковья Леонидовна зовёт!

— Сейчас!

Наябедничает, что я сидел? А непременно! Натуру у него такая паскудская. Зато эвона как завернул — Прасковья Леонидовна зовёт! Не «подь сюды», а хозяйка. Он вроде как и не при чём. Сцыт. Как есть сцыт!

«Это ещё не победа», — Ворохнулся Тот-кто-внутри, — «а начало долгой позиционной войны».

Глава 7

Столик мастера под самым оконцем, чтобы керосинку зазря не жечь, ить дорогой он, керосин-то. Сидит Дмитрий Палыч на свету, да башмак ладит. А ловко-то как! Хороший-то ён мастер, ничего не скажешь противу.

Ладит куски кожи, тыкает иглой с дратвой, да мурлычет под нос песенку. Спасибо Боженьке, что не в голос! Пущай вот так и будет, тихохонько, а то ажно ухи вянут от его песнопений.

Я тоже хлопочу — по хозяйству, значица. Прасковья Леонидовна дала с утра саморанешнего медяшки всяки-разны, что в хозяйстве есть — оттирать да полировать, значица. Накопилося.

Лёшка-то Свинёнок, он плачёный. Где сядешь на него, там и слезешь. По ряду нельзя хозяйство на него сваливать, так-то! Ведро нужное вынесть, воды натаскать иль самовар начистить, и всё, ряд! И дедушка у него, значица, есть. Проверяет.

А хозяйка сама ленива — страсть! Одно слово-то, что хозяйка. Где ж это видано, что медяшки блестючие в доме имелися, да не начищенные? Ну, окромя самовара. Их же, богачество такое, на видное место люди выставляют, чуть не в красном углу. А у хозяев медяшки аж патиной покрылись. Вот, полирую.

Хлоп! Низенькая дверца влепилась в косяк, с потолка на голову просыпался мелкий сор, и Прасковья Леонидовна тяжело ввалилась в комнату, разматывая платок. Полное, болезненно отекшее лицо её мрачнее тучи.

Вздохнув напоказ несколько раз, чисто корова рожающая, уселася на лавку. Сейчас! Учён уже — знаю, что делать надо-то! Месяц почитай в их доме проживаю, ужо не деревенщина лапотная. Москвич!