Детство

— Бродил так по дворам, да не нищенствовал. Грамотный, да ремёсла всяки-разные знает, в солдатчине научился. А мать мою встретил, так и прикипел. Не юнец уж, а глаз отвести не мог. Она, говорят, в молодости чуть не первая красавица в уезде. Многие на неё глаз положили! Иван Ильич говорит, что такие страсти были, что ой! Одни на мать мою глаз положили для себя, другие для сынов, внуков или племянников. А она солдата отставного выбрала.

— Хорошо жили! — Подливаю Мишке кипятку и подвигаю сахар, — Душа в душу, да и хозяйство крепкое. Деревенские тоже вроде как смирилися, отец-то первый кулачный боец был! И как стеношник, а уж как сам на сам, так и вовсе!

— Дак и ты!

— Агась! В отца. Рукастый ён, да из солдат, да боец первеющий, затронь такого! А как помер от лихоманки, так и всё, чуть не кажный позлорадствовать успел. Он, вишь, при общине был, да наособицу, вот и попомнили.

— Дела… — Протянул дружок. Помолчали немножко, поговорили о всяко-разном.

— Ты на Ходынку-то пойдёшь? — Полюбопытствовал Мишка.

— А то! Подарки не кажный день раздают, да ишшо и такие, на коронацию чтоб. Кружка с вензелями, колбасы полфунта, сайка фунтовая, пряник гербовый, сластей всяко-разных почти на фунт, да всё это в платок ситцевый узорчатый!

— Встретимся на Ходынке, — Пообещал Пономарёнок, — Все наши там будут!

Глава 13

На Ходынку пришёл с земляками в вечор, и не одни мы такими умными оказалися. А то вишь ты, не кажный день коронации ампираторские бывают. На саму коронацию, знамо дело, никого из бедноты не позовут, но и подарки памятные, оно худо ли?! Кружка да плат, уже есть чем похвастаться перед роднёй-то и знакомцами. Штоб завидовали! А сайка? Пряники с колбасой? Ого-го! Не на кажной свадьбе так полакомиться-то можно!

Тёплышко уже, так что многие пришли целыми семьями, устраиваясь на припасённых рогожах с детками. Все благостные, умильные, но ишшо и таки… будто волкодав хозяйский — смотрит на зашедшего во двор незнакомца и помалкивает, потому как ён с хозяином мирно разговаривает, ан вцепиться-то в глотку чуждинцу готов!

— Бают, не всем подарки достаться могут, — Озабоченно сказал Ваня, расчёсывая дёргано нечастую по молодости бороду деревянным гребнем, — Всё своим да нашим, а как до раздачи дойдёт, так и кончилися.

— Могут, — Соглашается один из земляков, расстилая рогожу для ночлега на чистом сыроватом песке, поросшем редкой кустистой травой, — оне всё могут! Четыреста тыщь подарков, а народу охочего куда как побольше будет!

— Не зря пораньше пришли, не зря! — Убеждённо говорит Ваня. Он молодой совсем и по молодости важничает иногда там, где и не надо. Вроде как выросла борода и ума сразу прибавилося. Мужики на такое только ухмыляются да поддевают беззлобно. Пусть, то его дело.

Зряшно только от годков своих отдалился. Оно понятно, что со старшими лестно ему, но при том же переделе[49] не только едоки учитываются, но и кулаки. По десятинам всё точнёхонько будет, ан нет если крепких кулаков да дружков решительных, то отведут землицу в самых неудобьях.

Ну да то его дело — может, он в городе остаться хотит. Есть и такие средь земляков, есть.

Оно ведь кто как устраивается — один в город зимой норовит податься, чтоб зряшно хлеб на печи не есть да на хозяйство мал-мала подзаработать. Другой почитай весь год в городе и работает, в деревню только наезжает изредка, а потом глядишь — вовсе в город переехал.

Может, местечко нашёл получше, в городе-то, а может — дома ему местечка не нашлось. Бывает и так, меня хоть взять.

Я когда на Хитровку прибежал, да с земляками поселился, так по весне больше половины народу поменялось-то, и познакомиться толком не успел. Одни, значица, деньжат подзаработали, да и домой подалися. А другие, значица, наоборот.

Много вспашешь-то, если лошадь до травки не дожила, да околела с голодухи? То-то!

А у богатеев сельских да деревенских брать можно в долг — хучь зерном, хучь лошадь арендовать. Вот только отдавать приходится много больше, чем брал. Кулаки-мироеды, они такие. Сволота!

Есть и такие, как Ваня — заработать в городе решил, да от отца отделиться. Своим хозяйством жить. Разные все.

— Гля! — Ткнул меня с бок один из мужиков, обдав табашным запахом, — Никак дружки твои?

Я как увидал, так и подскочил, только руками махаю, чисто мельница. И рот сам расползается, в улыбке-то.

— Егор!

Дружки окружили, улыбаимся да обнимаимся, по спинам друг дружку колотим. Знамо дело, не виделися давно! Пущай не все из нашей кумпании смогли прийти, а шестеро только, но и то здорово. Скучал ведь!

Мишка-то Пономарёнок раз прибежал, да раз с ним и с Дрыном потом увидеться довелося, уже не на Хитровке, а чуть поодаль. Оно ведь как? Им к нам, на Хитровку, суваться опасно — калуны, да и так не след. А мне туда, потому как полиция и хозяин бывший. А ну как схватит?!

— Мы у Федула Иваныча еле отпросилися, — Дрын ажно подпрыгивает, так его распирает всего. — Сам не идёт, печёнку что-то прихватило, ну и нас одних не пущал.

— Антип что? Подмастерье?