Детство

Я б может и не додумался до такого, да когда из струментов един только ножик из железа говённого, поневоле изворачиваться приходится. Голь на выдумки хитра, енто про меня! Самая голь что ни на есть!

Господа, они поздно встают, потому как бездельники. Так што и я к дачам отправился позднёхонько, чуть ли не за полдень. На сами дачи мне хода нет — чужинец потому што, если только кто из господ не проведёт.

— Ф-фу, — Поставил корзину на землю и утёр лоб, — Еле дотащил!

— Сейчас обратно потащишь, — Посулил один из сторожей, яря собаку на поводке.

— С чего бы, дяденька? Я ж на дачи не лезу — так, с краешку.

— С краешку он, ракалия, — Шевельнулись сиво-жёлтые усы под красным носом с сизыми прожилками, — а потом добро с дач пропадает!

— Я не таковский! — Ажно обидно стало, но заприметил несколько барышень молоденьких, стайкой прогуливающихся. Скинул рубаху, пока близко не подошли, и тут же натянул цыновку с дыркой, пончей именуемую. На голову шляпу травяную — точь в точь такую, над которой барышня смеялася, а всё едино купила. Юбочку ишшо из травы, прям поверх порток — иначе совсем срамота, ожерелья дикарские всяко-разные.

Охранники ажно обомлели, только рты так — открыли, закрыли, ну чисто рыбы.

— Вот ей-ей, дяденьки! Понравится енто дачникам! Им же развлекаться надобно, а тут так глупо, что аж смешно!

— Ну… — Второй охранник, помоложе, чуть призадумся и кивнул нехотя, — но смотри!

— Ага… Налетай! Торопись! Покупай живопись!

Приплясываю с копьецом ракушечным, прям мумба-юмба какая. Выплясываю вокруг охранников, а тех ажно собаки в ногах спряталися. Не привышны потому как!

— Тока севодня! Акция! Купи два сувенира и третий тожить купи!

— Это как, — Зашевелил мозгой сивоусый, — а… хитро! Ха-ха-ха! Ярмарка как есть, зазывала готовый!

— Аттракцион неслыханной щедрости! Ударим немысленными глупостями по дачной скуке!

Барышни подошли и обступили, вот прям плотно так. И всё хихикают о чём-то, да пахнут приятственно.

— Как вас зовут мальчик? — Поинтересовалася одна, тёмненькая да щекастая, чуть картавая.

— Егором родители назвали, милые барышни, — Снимаю шляпу и раскланиваюся курвуазно, со всем нашим почтением. Те снова — хи-хи, да ха-ха! — Робинзоню я в местных лесах, но токмо без Пятницы, Субботы и прочих Четвергов!

— Какое прелестное дикарское ожерелье, Фаина, — Сказал та, что беленькая — с лицом, похожим на козью мордочку, — и как уместно оно на этом молодом человеке!

— Хи-хи-хи!

Обступили ишшо тесней, и ну трогать! Одной пончо антиресно, вторая за ожерелья трогает, третья копьецо в руках вертит. А сами, невоспитанные такие, и не представилися!

— Пойдём, — Поманила меня рукой щекастая, и уже сторожам — пропустите!

Народу на дорожках пока немного, рано ишшо для дачников. Крестьяне в это времечко успели уж спины наломать, да обедать усаживаются, а енти токмо на веранды выползают, зеваючи. Известное дело, господа!

Козьемордая с подружкой маски у меня взяли, и ну бегать вокруг, дурачася. Кобылы здоровые, а туда же! Но пусть, енто маркетинг и реклама. Полезно!

— Смотри, Марочка! — Смеялася одна, всё прячася за мной, — Я злобный абориген-людоед из далёкой Тасмании! Буу!

И из-за спины у меня высовывается, воздухом ухо щекотит. Приятственно!

Наконец привели меня к дому — большому, но такому несуразному, что сразу видно — холодничок, зиму в таком не переживёшь. Места вроде и много, а бестолково всё, не по уму. В сам дом заводить не стали, но оно и понятно — где я, а где они!

На веранде хлопотала немолодая, никак не меньше двадцати пяти годков, служанка, накрывая на стол и поглядывая в мою сторону неодобрительно. Пожилой толстый господин сидел с книжкой поверх уложенного на коленях живота и любопытственно поглядывал на нас. Щекастая Фаина переглянулсь с им, вроде как незаметно для меня. Маскировщица, ети!

— Мальчик, что ты хочешь за эти безделушки? — Голосок такой презрительный, что прям фу ты ну ты!

— И-эх! — Сымаю шапку и вручаю козьемордой, — Спешите видеть! Атракцион! Неслыханная щедрость против уникальной жадности! Спешите делать ставки!

Господин в голос расхохотался. Будь он из мужиков, я бы сказал — заржал конём. Но господа, они завсегда смеются, даже когда ржут.

Фаина нахмурила брови, пока подружки её смеялися заливисто, друг за дружку держася.

— И-эх, госпожи хорошие! Нешто не войдёт абориген из лесов бутовских в положение конкистадоров иноземных! Поиздержалися в пути, нетути золота и серебра, обнищали совсем. Но мы, индейцы свирепые лесов здешних благодатных, принимаем в оплату всё! Могём медью звонкою, могём одеялами иль рубахами, топорами и ножами, да хучь и солью!

— Честная мена! — Усмешливо сказал господин с веранды, картавя так же, как его дочка, — Ну что, Фаина?

Щекастая оглядела меня и кивнула, прищурив и без того небольшие чёрные глазки.

— Пойдём-ка! — Поманила она меня к сараю коротки пухлым пальцем, где взяла топор, держа так неловко, что ясно — чуть не впервые струмент схватила, — Меняю топор железный, кузнецами умелыми скованный, на все твои топоры каменные, поделки неудачника криворукого.

Подруги её тут же вертятся, смеются.