Детство 2 (СИ)

Мне и не жалко за себя сказать, но у Владимира Алексеевича есть такое, што он байки травить любит. Такое может загнуть, што я окажусь его двоюродным сыном от индийской принцессы через еврейского пятиюродного кузена. И так загнёт, што и я сам засомневаюсь! Зачем удовольствие портить человеку?

Гиляровский ворвался в редакцию, как варвар в захваченный Рим. Огромный, громогласный, пропахший дымом пожара, с резкими и сильными движениями, впечатление он производил совершенно нездешнее, будто человек из давешней епохи.

— … порохом всё, — Продолжая разговор, он скидывает бекешу, — разом!

— Поджог?

— И очень может быть! — Решительно кивнул Владимир Алексеевич интересанту, — Дела у фабрики идут не лучшим образом, а тут ещё выдоили и без того тощий бюджет, застраховав имущество. Каково?

— Подать как версию? — Склонил голову Постников, один из редакторов «Русских Ведомостей», будто прислушиваясь к невидимому собеседнику, — А пожалуй, что и да!

— Подача, — Он прищёлкнул пальцами, акцентируя внимание, — как одна из версий, нуждающаяся в серьёзной проверке, дабы окончательно обелить честное имя промышленника.

— Честное, — Фыркнул Гиляровский, по котячьи морща лицо, — скажете тоже!

— Я много чего могу сказать, — Усмехнулся редактор в седые усы, — Нам важно дать информацию как бы промежду строк, без возможных юридических последствий, но абсолютно притом прозрачно для читателя!

— Зачем? — Отставив чашку, негромко интересуюсь у меланхолика.

— Подача как бы между строк заставляет читателя чувствовать себя причастным тайнам, — пояснил тот, — Как бы тебе попроще…

— Спасибо, всё ясно.

— Н-да? — И взгляд — такой, будто пугало заговорило.

— Егорка! — Махнул мне рукой Владимир Алексеевич, — Ко мне? Погоди тогда, заметку напишу.

Закончив быстро, он долго потом ругался, отстаивая самые солёные выражения и словечки, ссылаясь на авторскую подачу и виденья матерьяла. В ответ ссылались на цензуры и штрафы, но до матушек ни у кого не дошло.

Исчерканный лист был поправлен, а потом ещё раз, и вот уже Владимир Алексеевич подхватывает меня под локоток и тащит прочь, выискивая свободный кабинет.

— Рассказывай, — Он седлает стул. Начинаю, как на духу.

— Тяготишься? — Перебивает меня.

— Вас? Нет. Вообще опеки.

Бормотание што-то вроде «сам такой же», и кивок. Рассказываю про свои мысли с опекой, про зависшево с документами Саньку, про несданное мастерство.

— Ход твоих мыслей мне понятен, — Гиляровский барабанит пальцами по спинке стула и задумывается, замолкая ненадолго, — Мне помнится, ты говорил, что у тебя неплохо с математикой и языками?

Угукаю, и Владимир Алексеевич начинает было екзаменовать меня, но сам быстро конфузится.

— Н-да, — Он смущённо дёргает ус, — уел! Устроил экзамен, да сам же и обмишурился! Опекун хохочет громко, и от всей души, да и я улыбаюсь неуверенно.

— Везде так?

— С ямами и яминами, — Признаюсь ему, — Математика и точные науки — да, за прогимназию хоть сейчас, да и за гимназию, пожалуй.

— Даже так? — Острый взгляд.

— Ну может, за последний класс неуверенно, — Пожимаю я плечами, — Языки за прогимназию уверенно…

— Литература, — Подсказывает Гиляровский.

— Хуже, — Выдыхается мне, плечи опускаются.

— Что так?

— Да ну! Писано барами, о барах и для бар! Натужно почти всё, а проблемы такие, што и тьфу! Некрасов разве што понимает, а остальные…

Машу рукой и отворачиваюсь, расстроено сопя.

— Не без этого, — С ноткой задумчивости соглашается опекун, — но вообще — в силах преодолеть отставание?

— Ну, — Пожимаю плечами, — читать легко, просто глупости всё ето! И сочинения. Я ж видел, как писать надо, так они все такие — гладенькие, но скучненькие. Как ученические перерисовки за так себе мастером.

— Не без того, — Снова повторяет он, — Ну как?

— Ну… если надо, то и да, — Жму плечами.

— Ат-тес-тат, — Раздельно произносит опекун, — Сдаёшь экстерном экзамены за прогимназию, и уже считаешься человеком, достаточно образованным для поступления на службу в какую-либо контору.

У меня начинает бешено колотиться сердце, но Владимир Алексеевич продолжает:

— Полностью дееспособным ты разумеется не станешь, но получишь примерно те же права, что и при наличии аттестата ремесленного.

— Да!

Сам собой вскидывается кулак, на што опекун смеётся. Немножечко странно — так, будто он одновременно рад за меня и ему немножечко неловко.

— А друг твой, Санька? — Интересуется Владимир Алексеевич, взглядом осаживая меня обратно на стул, — Такой же талантливый?

— Он? Шутите! Много больше! Ну то есть не по наукам, — Быстро поправляюсь я, — но зато как художник — ох и ах!

— Н-да? — Озадачивается опекун, вцепляясь себе в густые волосы, — Однако… Ладно, придумаю что-нибудь.

Двадцать восьмая глава

Подгулявший прохожий пхнул нарочито широким плечом, а другой тут же дёрнул за армяк с другой стороны. Всплеснув руками в безнадёжной попытке удержаться на ногах, Иван Карпыч исчез в полутьме провонявшего сцаками и гнилью переулочка.