Детство

Мне бы очень хотелось самой написать псалом для Бабули, но ничего не выходило. Я пыталась много раз, но всегда получалось похоже на уже известные песнопения, так что, к сожалению, пришлось сдаться. На третий день сочельника случилось ужасное. Все три сестры сидели у кровати Бабули, в той же комнате был и дядя Питер, как вдруг раздался звонок, и, когда одна из кузин открыла дверь, на пороге в безобразном виде появился Бездонная Бочка и направился к постели больной. Тетя Розалия закрыла лицо руками и заплакала. Бездонная Бочка замахнулся на нее и закричал, что ей, черт подери, нужно поскорей убираться домой, иначе он пересчитает ей все кости. Дядя Питер, подавшись вперед, схватил пьяницу, а нас, детей, из гостиной выгнали. Стоял страшный шум, слышались крики женщины, и среди всего раздавался спокойный, властный голос Бабули, пытавшейся воззвать к достоинствам Бочки, если таковые у него еще сохранились. Вдруг всё стихло – позже мы узнали, что дядя Питер его вышвырнул. Раньше Бездонной Бочке никогда не дозволялось показываться в этом доме. То же самое творилось и на нашей улице: либо мужчины – большинство из них – пили, либо питали жгучую ненависть к тем, кто это делал. Бабуле стало хуже; доктор сказал, что она, скорее всего, уже не выберется, и мне запретили ее навещать. Мама проводила возле нее дни и ночи, возвращалась домой с покрасневшими глазами и приносила удручающие новости. Когда Бабуля умерла, Эдвина к ней пустили, а меня нет. Он сказал, что она выглядела как живая. Но на похороны я пошла. В церкви Суннбю я сидела рядом с мамой и тетей Розалией, и уже во время проповеди на меня напал истерический смех. Это было так ужасно, что пришлось прикрывать нос и рот платком в надежде, что все подумают: я, как и остальные, плачу. К счастью, по моим щекам текли слезы. Я была в ужасе от того, что не испытывала из-за утраты никаких чувств. Я очень любила Бабулю. Звучали псалмы, что выбрали мы с нею. Почему же я не могла скорбеть? После похорон прошло много времени, и мое одеяло заменили бабушкиным – единственной вещью, доставшейся маме в наследство. Когда однажды вечером я натянула его на себя, меня окутал особый бабулин запах чистого постельного белья, и я впервые заплакала и осознала произошедшее. Ох, Бабуля, ты больше никогда не услышишь моих песен. Ты больше никогда не намажешь для меня хлеб настоящим маслом, и всё, что ты забыла поведать мне о своей жизни, останется нерассказанным. И еще долго я каждую ночь засыпала в слезах, потому что запах из одеяла не выветривался.

14