Детство

Когда тренер дал свисток и тренировка закончилась, я не без некоторого облегчения взялся за бортик и вылез из воды, чтобы вместе с Гейром, пробежав по кафельному полу, отправиться в душевую, там скорость как-то сама собой снижалась, во всяком случае, наши движения замедлялись, как только мы, сняв плавки и шапочки, становились под душ, с закрытыми глазами предаваясь ощущению растекающегося по телу тепла; тут проходила охота разговаривать и вообще что-то делать, не хотелось тратить силы даже на то, чтобы посмеяться над дядькой, который, войдя в бассейн, куда в это время открывался доступ для взрослых, вдруг взял и запел. В душевой ты попадал в атмосферу сна: белые тела, появлявшиеся в дверях и медленно, задумчиво становившиеся под душ; то, как смешивался шум падающей на кафель воды с приглушенно доносившимися из-за двери звуками; наполненный паром воздух; гулкое звучание голосов, когда кто-нибудь начинал разговаривать.

Обыкновенно, когда все, кто с нами тренировались, уже уходили, мы еще долго стояли под душем. Гейр лицом к стене, я, чтобы не виден был мой зад, лицом наружу. Время от времени я незаметно на него поглядывал. Руки у него были худее, чем у меня, но он все равно был сильнее. Я был немного выше его ростом, зато он проворнее. Но плавал он быстрее меня не по этой причине, а потому, что сильнее хотел. Другое дело с рисованием. Тут были врожденные способности. За исключением человека, он мог нарисовать все что угодно. Дома, машины, лодки, деревья, танки, самолеты, ракеты. Это было словно волшебство. В отличие от меня он никогда ничего не перерисовывал, а мама не позволяла ему пользоваться линейкой и резинкой. Иногда он странно переиначивал слова, говорил не «выдумка», а «вдуманка», и «апельсин» у него был «апельсиной», и, хотя я каждый раз его поправлял, он продолжал употреблять свои словечки, словно это было такой же неотъемлемой частью его самого, как, например, цвет глаз или форма зубного ряда.

Наконец он заметил мой взгляд и перехватил его. Он с улыбкой потянулся вверх и зажал ладонью душевую лейку, и вода под его пальцами как бы сгустилась. Засмеявшись, он обернулся ко мне. Я выставил перед ним повернутые кверху ладони. Кончики пальцев покраснели и сморщились от воды.

— Прямо как изюмины, — сказал я.

Он взглянул на свои.

— И у меня тоже, — сказал он. — Представляешь, если бы у нас все тело становилось таким после купания!

— А мошонки-то всегда морщинистые, — сказал я.

Мы оба наклонились посмотреть, что делается там, внизу. Я провел пальцем по затвердевшим, но все же чувствительным морщинкам, и внутри у меня пробежал холодок.

— Приятно, когда там погладишь, — сказал я.

Гейр огляделся вокруг. Затем он завернул кран, пошел к вешалке, где на крючках висел ряд полотенец, и стал вытираться. Я взял в руку кусок мыла и запустил его по полу. Оно заскользило в угол напротив, отскочило и осталось лежать на решетке. Я выключил душ и собрался было последовать за Гейром, как вдруг ко мне привязалась мысль о том, что на полу валяется кусок мыла. Я поднял его и кинул в урну у стены. Прижался лицом к сухой ткани махрового полотенца.

— Представляешь, когда у нас вырастут волосы на писюне, — сказал Гейр и немного прошелся передо мной, ступая враскорячку.

Я засмеялся.

— Представляешь себе, если вырастут длинные! — сказал я.

— Аж до колен!

— Тогда их придется расчесывать!

— Или носить конский хвост!

— Или ходить к парикмахеру! Мне, пожалуйста, стрижку на писюне!

— Да, пожалуйста. А какую модель желаете?

— Ежиком, будьте добры!

Тут дверь открылась, и мы умолкли. На пороге появился пожилой, толстый дядечка с унылым выражением глаз, и опустевшее после нашего хохота помещение снова наполнилось негромким хихиканьем, после того как дядька поздоровался с нами вежливым кивком и застенчиво отвернулся от нас, снимая плавки. Собрав манатки, мы направились к двери. Выходя из душевой, Гейр на прощанье громко сказал:

— Небось, у него он совсем здоровенный!

— Или совсем малюсенький, — сказал я тоже громко, и мы, хлопнув дверью, вышли в раздевалку и побежали к своим местам. Сидя на скамейке, мы сначала посмеялись, гадая вслух, слышал он наши слова или нет, пока царивший здесь покой не передался и нам, и мы неторопливыми движениями насытившегося человека начали собирать вещи и одеваться. Единственными звуками, нарушавшими тишину, тут были шаги по линолеуму, шуршание натягиваемых на ноги брюк и просовываемых в рукава рук, хлопанье шкафчиков да изредка вздох распарившегося в душевой человека.