Детство

— Почему это я — перестань, а не Гейр Хокон? — спросил я.

— Потому что Гейр Хокон прав, — сказал Кент Арне. — Это не «мерседес». И не одному только Гейру Хокону купили слаломные лыжи. У меня тоже есть.

— Это только потому, что у тебя отец умер, — сказал я. — Вот тебе мать все и покупает.

— Нет, не поэтому, — сказал Кент Арне. — А потому, что она хочет, чтобы у меня они были. И потому, что у нас хватает на это денег.

— Но твоя мама работает в магазине, — сказал я. — Там не больно заработаешь.

— А по-твоему, что ли, лучше быть учителем? — Лейф Туре не удержался и тоже вмешался в спор. — Думаешь, мы не видели, какая у вас ограда на участке? Вся в трещинах, вот-вот развалится, потому что твой отец не знал, что нужна железная арматура, и сделал ее из одного цемента! Хватило же ума!

— А сам воображает о себе не знаю что, только потому, что он, видите ли, сидит в администрации коммуны, — сказал Кент Арне. — На нас ноль внимания — помашет только из машины одним пальцем. Так что ты бы уж лучше помалкивал!

— С чего это я должен помалкивать? — сказал я.

— Никому ты не должен, можешь молоть языком хоть до посинения, да только мы с тобой больше не играем.

И они убежали.

Такие ссоры никогда не затягивались надолго, если что, уже через пару часов я мог играть с ними снова, однако они случались все чаще и чаще, я стал попадать в ситуации, когда оказывался загнан в угол, все чаще и чаще другие ребята, завидев меня, удалялись, даже Гейр, и скоро я понял, что они от меня прячутся. Что бы кто о ком ни сказал в нашем поселке, это тотчас подхватывалось и очень скоро оказывалось у всех на устах. Обо мне говорили, что я хвастун и воображала, который думает, что все знает лучше всех. Но ведь я правда знал больше других, так неужели я должен был это скрывать? Что я знал, то знал наверняка, и говорил это, потому что так и на самом деле было правильно. А что до хвастовства, то ведь и все другие только и делали, что хвастали. Вот, например, Даг Лотар, с которым все дружили, — разве не начинал он каждую фразу с одного и того же: «Не подумайте, что я хвастаю…» — и затем рассказывал про то, как он правильно поступил, или про то, как кто-то сказал о нем что-то хорошее?

Да он постоянно так делал! Значит, причина крылась не в том, как я себя веду, а в том, какой я есть. С чего бы иначе Ролф стал называть меня «профи», когда мы играли в футбол на дороге? А что я такого сделал? «Ты, кажется, воображаешь, что играешь в футбол так, что никто тебе в подметки не годится, да? Ну, признайся, профи ты наш!» А я всего-то и сделал, что сказал, как надо правильно. И что же мне было — молчать, когда я занимаюсь в футбольном клубе и действительно знаю, как надо по-настоящему? Надо не бегать всей кучей, а разойтись по полю и пасовать друг другу мяч или самому его вести, а не устраивать толкотню, как мы.

Но в ту весну я все-таки дождался своего часа. Когда расписание занятий поменяли в связи с предстоящим окончанием учебного года и наша фрекен, перед тем как распустить нас на летние каникулы, раздала нам брошюрки с пьесой, которую мы в последний день должны были сыграть для родителей, — то кому, как не мне, досталась главная роль?

Не Лейфу Туре, не Гейру Хокону, не Трунну и не Гейру.

А мне.

Мне, мне, мне!

Никто из них не смог бы выучить наизусть столько реплик. Из всех ребят только я и Эйвинн, да еще, может, Сверре были на это способны. И не случайно фрекен в конце концов выбрала меня.

Я так обрадовался, когда она это сказала, что совсем ошалел от счастья.

Всю последнюю неделю мы каждый день репетировали, и каждый день я становился центром внимания всего класса, включая Анну Лисбет, а когда наступил этот торжественный день, озаренный сияющим солнцем, пришли еще и родители. Празднично одетые, они сидели на составленных вдоль стен стульях, щелкали фотоаппаратами и безмолвно внимали нам, когда мы взволнованно произносили свои реплики, — а под конец оглушительно зааплодировали.

Затем мы играли на блокфлейте и пели, потом нам раздали табели и фрекен пожелала нам хорошего лета, а затем мы выбежали на двор к автомобилям, которые выстроились внизу в ожидании нас.

Зажав в руках табели, мы с Гейром дожидались возле маминого «жука», когда подойдут наши мамы. Мама шла вместе с Мартой, они были заняты разговором, весело улыбались и, только подойдя ближе, заметили нас с Гейром.

Мама была в бежевых брюках, рыжем джемпере с подвернутыми на запястье рукавами. Длинные волосы достигали середины спины. На ногах у нее были светло-коричневые босоножки. Недавно ей исполнилось тридцать, Марта в коричневатом платье была на два года старше.

Они были молодые женщины, но мы тогда этого не знали.

Мама долго искала в сумочке ключи от машины.

— Как же хорошо вы выступали! — сказала Марта.

— Спасибо, — сказал я.

Гейр не сказал ничего, он стоял и щурился от солнца.

— Вот он где, нашелся наконец, — сказала мама.

Она открыла дверцу, и мы уселись в машину: взрослые впереди, дети — сзади. Обе женщины закурили сигареты. И под солнечным небом мы поехали домой.