Детство

Машина с жилым прицепом остановилась в паре метров от нас. Открылась дверца, и из нее вышел толстяк в бежевых шортах и желтой майке с панамкой на голове. Открыв дверь прицепа, он нырнул в нее, а из машины в это время вышла женщина. Она тоже была толстая, в серых эластичных брюках, обтягивающих ноги, и мохнатом свитере. Сигарета в углу рта, вьющиеся желтые с проседью волосы, на носу — большие очки с дымчатыми стеклами. Подойдя к озеру, она встала на берегу, зажгла сигарету и закурила, любуясь окрестностями. Я принялся за последний бутерброд.

Мужчина вышел из прицепа с раскладным столиком в руках и разложил его между машиной и нашим столом. Отец снова обернулся.

— Что они — простых приличий не знают? — сказал он. — Люди сидят за столом, едят, и тут он лезет без спросу — здрасте, я ваша тетя!

— Ну, ничего, — сказала мама. — Тут такая красота.

— Была красота, — сказал папа. — Пока не влез этот идиот.

— Он может тебя услышать, — сказала мама.

Мужчина брякнул рядом со столом сумку-холодильник. Женщина пошла к нему.

— Это немцы, — сказал папа. — Так что ничего не поймут. При них можно говорить все что угодно.

Он допил кофе из чашки и поднялся.

— Ну, едем дальше!

— Мальчики еще не доели, — сказала мама. — Куда так спешить, еще успеем.

— Не куда, а откуда! — сказал папа. — Ладно уж, доедайте, только побыстрее.

Он выбросил недокуренную сигарету, забрал стаканы и чашки, ополоснул в озере и сложил снова в пакет вместе с тарелками и термосом. Защелкнул замок сумки-холодильника и убрал все в багажник. Мужчина и женщина сказали что-то непонятное, устремив взгляд на пологий склон за озером. Мужчина показал туда рукой. Там вдалеке что-то двигалось. Мама скомкала обертку от бутербродов, встала.

— Ну что ж — поехали! — сказала она. — Печенье поедим на следующей остановке.

— Так я и знал!

Папа выдвинул для меня сиденье, и я сел в машину. После того как мы побыли на свежем воздухе, очень чувствовалось, как прокурено все внутри. Ингве залез в противоположную дверь. Он поморщил нос.

— Кажется, таблетки от укачивания перестали действовать, — сказал он.

— Скажи, если затошнит, — сказала мама.

— Было бы ничего, если бы вы поменьше курили, — сказал Ингве.

— Помолчи, малый, — сказал папа. — И не ной. Скоро уже приедем.

Машина медленно выехала на дорогу. Я посмотрел в ту сторону за озером, куда указывал мужчина. Там что-то было. Серое пятнышко среди зелени. Оно неспешно перемещалось. Что бы это могло быть?

— Что это там? — спросил я.

— Наверное, северные олени, — сказал папа. — В прошлом году мы их тоже видели. Ты разве не помнишь?

— Помню, — сказал я. — Но тогда они были гораздо ближе. Они такие маленькие, как мыши.

Затем мы погрузились в то полудремотное, похожее на транс состояние, которое охватывает тебя во время езды. Гора кончилась, мы спустились в Рёлдал и поехали к Одде, маленькому городку в глубине Хардангер-фьорда, который, несмотря на свой обветшалый и затрапезный вид, не лишен был той магии, которой обладало все по ту сторону горной гряды, — вероятно, в силу умопомрачительного, невыразимого словами отличия этого мира от того, который мы покинули несколько часов назад. Если Сёрланн главным образом состоял из невысоких холмов и горушек, непролазных низкорослых лесов, где бок о бок росли самые разные деревья, из ландшафта одновременно открытого и скаредно-зажатого, а самая высокая вершина на острове, где я жил, достигала всего лишь ста двадцати метров, то в здешнем ландшафте, всегда возникавшем перед тобой внезапно, господствовали громадные горы, такие величественные в своей чистоте и одинокой неповторимости, что рядом с ними ты поневоле переставал замечать все другие детали пейзажа: кому нужна какая-то береза, как бы высока она ни была, если рядом над нею высилась бесконечно прекрасная и вовек недосягаемая гора? Но самым заметным отличием были все же не размеры, а краски, которые здесь казались и насыщеннее — нигде не найдешь такой насыщенной зелени, как здесь, в Вестланне, — и чище; даже небо, даже его лазурь была ярче и прозрачнее, чем небесная синева там, где я жил. Зеленые возделанные склоны весной и в начале лета по-японски покрывались кипенью цветущих фруктовых деревьев, вершины гор, кое-где покрытые снегом, туманно синели, и — ах! — между этих гор, протянувшихся длинными цепями по обе стороны, покоился фьорд, местами зеленоватый, местами синеющий, повсюду — сверкающий на солнце и такой же безмерный вглубь, как горы — в высоту.