Детство

Хьяртан был на десять лет младше мамы. Значит, в то лето ему было двадцать с небольшим. В его лице проглядывало что-то угрюмое и даже сердитое, и, хотя он ни разу ни словом меня не обидел, я все же его побаивался. Он единственный из дедушкиных и бабушкиных детей оставался в родительском доме; мамина старшая сестра Хьеллауг жила с мужем Магне и двумя детьми в Кристиансанне, обоих детей, Юна Улафа и Кристин, в скором времени тоже ожидали у дедушки с бабушкой, а одна из младших сестер, Ингунн, училась в университете и жила в Осло с Мордом и двухлетней дочерью Ингвилд. Хьяртан и дедушка часто ссорились. Как я понял, Хьяртан вырос не совсем таким, каким дедушке хотелось бы видеть своего единственного сына. Считалось, что со временем к нему должно перейти их хозяйство. Сейчас он учился на корабельного слесаря-трубопроводчика и собирался работать на одной из местных верфей. Но самое главное в Хьяртане, о чем всегда упоминали, когда заходил о нем разговор, было то, что он — коммунист. Пламенный коммунист. Когда он говорил с мамой и папой о политике, а это часто происходило при их встречах, они всегда почему-то переходили на эту тему, во время таких разговоров его глаза, обыкновенно смотревшие робко, избегая встречаться взглядом с собеседником, вдруг загорались. Когда у нас дома в разговоре вспоминали Хьяртана, папа иногда принимался над ним смеяться, зачастую просто, чтобы подразнить маму, которая хоть и не была коммунисткой, но в вопросах политики во многом не соглашалась с папой. Он был учителем и голосовал за либералов — партию Венстре.

— Прошу прощения, но мне надо ополоснуться и переодеться. А то неудобно — у нас такие гости, а от меня несет коровником, — сказал Хьяртан. — А для вас в доме, кажется, уже приготовлено угощение.

Я даже со двора слышал, как под ним заскрипела лестница, когда он направился на второй этаж в ванную. До того скрипучие были тут лестницы!