Детство. Автобиография… почти.

Лошадь мне дали спокойную, уже не молодую, но когда надо отбившуюся корову вернуть в стадо, еще достаточно прыткую. И все бы хорошо, да была одна корова с норовом, непослушная, просто никакого сладу с ее строптивостью и озорством: то все стадо в лес заведет, разбредутся коровы, будто бабы по грибы да по ягоды, весь день ищу, собираю; то в речку влезет — клещами не вытащить. А то совсем уж взбеленится: подойдет ко мне и давай с лошади рогами меня подковыривать да на землю сбрасывать. Не то, чтоб зло, а так, вроде играючи. Скучно ей, вот и ищет себе развлечение. Не зря прозвали Шалава. Шалава и есть. Видно, с детства мамкой не обученная, как вести себя надо. Что ж бы травку пощипать, как другие коровы, так нет. Оттого была поджарая и молока давала не густо, а может молодая, не остепенилась еще.

Надоело мне так каждый раз в догонялки играть, причем не она от меня, а лошадь вместе со мной от нее. Бежит Шалава рядом и снова меня с седла выковыривает. Конечно, мог и отказаться пастушничать, да только решил я эту Шалаву смирной сделать да к порядку приучить. Решить-то я решил, а с чего начать — не знаю. Рога веревкой стянуть, чтоб не бодалась? Ноги спутать?

Перво-наперво, решил с ней разговаривать, но не просто задушевно, а строго, как в армии. Только разгонится за мной, а я ей командую: «Стоять!»

Вначале пару раз от испуга стала, как вкопанная, смотрит на меня удивленными глазами и моргает только. Удивилась, наверно, что не удираю, как прежде, а навстречу иду, да еще с поднятой правой ладонью вперед, как при дрессировке собак.

На третий раз уже сама остановилась и ждет, что дальше скажу. Вижу, голову кверху поднимает, а я ей новую команду: «Смирно!» Замерла Шалава и стоит, растерянно на меня смотрит.

На следующий день команду «Лежать!» отрабатывать стали. Пощиплют коровы травку, да и лягут отдыхать, а Шалава все бегает, как девочка на лугу с ромашками. Только что рук нет, а то бы веночек начала плести или бабочек ловить.

Я решил к ней полностью собачью дрессировку применить. Опустил руку ладонью вниз и приказал: «Лежать!» Не сразу, но послушалась, только замычала, а я тут, как тут: «Голос!» — кричу и хлебом поощряю.

Объела Шалава вокруг себя всю траву, пока лежала, пережевывает жвачку, сытая, довольная, будто всю жизнь только этим и занималась. Видно, насколько бедовая, настолько и смышленая корова попалась.

К концу месяца чуть ли не маршировали по деревне. Шалава впереди гордо вышагивает, остальные пятнадцать за ней. Хозяйки уже и не выходили встречать. Занимаются своими делами, а как к хате подойдем, командую Шалаве: «Голос!», она замычит, тогда хозяйка и забирает свою корову. Всех раздадим, а с ней идем в самый конец деревни — к бабке Наталье.

— Заходи, — всякий раз зазывает она меня в хату. — Сейчас подою, молока попьешь. Уж если шелковой сделал мою Шалаву, пусть тебя молоком благодарит. Ишь, какая нагуленная да раздобревшая.

А корова словно чувствует, что это ее нахваливают, подойдет и трется своей бархатной щекой, а протянешь руку — лижет, как собачонка.

И уж совсем перед тем, как уйти из пастухов, собрал я на поле всех коров, хозяек и просто любопытных и показал им заключительный концерт. Шалава и ложилась, и мычала, и даже рогами мяч отбивала, а потом, как и положено артистке, склонилась в поклоне, опустившись на две согнутые передние ноги. Ну чем не цирк?!

Вот только не знаю, забудет ли до следующего лета Шалава меня и мою дрессуру?

«… я жил полной деревенской жизнью, но, как известно, всякому счастью приходится рано или поздно заканчиваться. Беда пришла оттуда, откуда ее совсем не ждали, и все закончилось трагично…»

Одна деревенская история

Летом я, как всегда, уезжаю в деревню, избавляясь на три месяца от городской суеты, людей, вечно спешащих по только им известным делам, и бесконечного числа автомобилей, не дающих прохода пешеходам. Вот и на эти каникулы я вместе со всей своей семьей, включая кошку Мурку, отправился в давно полюбившуюся деревню недалеко от города.

Из-за поезда, идущего раз в день, пришлось рано вставать, но главное, он довез нас почти до здания автовокзала, вечно недокрашенного, местами с отвалившейся штукатуркой, ну а там — двадцать километров, и мы дома. Дом! Одно это слово придавало мне сил, а чистое и безоблачное небо вселяло надежды на то, что мы доберемся до места сухими. Время тянулось медленно, но как бы там ни было, к обеду мы все-таки оказались на месте.

Наш дом стоял на краю деревни, у небольшого лесочка, где я частенько пропадал, изучая жизнь Природы.

Мне вспомнились предыдущие годы каникул и все, что происходило за это время. «Здесь — тишина и покой», — часто говорила моя прабабушка. Именно она на зиму оставалась здесь, предпочитая неторопливую размеренную жизнь городу, где так и не научилась понимать людей.