Работа близилась к развязке. Большую часть грядок мы успешно привели в надлежащий вид и только теперь смогли увидеть ровными рядами посаженую морковку, бураки, петрушку и другие овощи, которые поднялись из земли уже достаточно высоко. К шести со всем было покончено, и мы стояли, любуясь своей работой. Долго согнутая спина уже сейчас начала давать о себе знать. Она ныла и требовала отдыха, но нас это не беспокоило. Никто, даже прабабушка, не пошла прилечь, а ведь ей нужно было это сделать уже давно.
Вместо этого мы собрали все сорняки и лишние растения, расфасовали их по ведрам, и втроем (я, дедушка и отец), понесли мусор за пределы участка, на сельскую дорогу, туда, где была яма, хотя ямой это назвать трудно: скорее колея, оставленная в прошлом году колхозным трактором, который решил сократить дорогу, проехав через деревню, но застрял в грязи после недавнего дождя и его самого пришлось вытаскивать. Таким вот образом и появилась колея в двадцати метрах от дома. Мы бы ее не засыпали, но вот проход к колодцу был не очень-то удобным. Чтобы не носить воду на коромысле, отец купил тридцатилитровый бидон вместе с тачкой, а для этого нужна хорошая дорога, которой здесь никогда не было.
Разделавшись с кучами сорняков, мы вошли в дом, где на столе уже стояла горячая картошка, от которой поднимался пар, маринованные закатанные грибки прошлогоднего сбора, рыба, пойманная накануне в речке и многое, многое другое.
Где-то в середине ужина я заметил какого-то мужчину, подходящего к нашей калитке. Его я видел впервые, так как с большей частью населения деревни был знаком.
— Бабуль! — сказал я, обращаясь к прабабке (именно так вся наша семья ее называла, да и она уже привыкла к такому обращению), — Кажется, это к тебе пришли!
Она, как и остальные, выглянули в окно, но что-то дрогнуло в ее старых глазах, промелькнул испуг, о котором, по-видимому, она не хотела никому говорить.
Похоже, я был единственным, кто это заметил, другие же рассматривали гостя, хотя в нем не было ничего особенного.
— Да-да, ко мне, ко мне это! — проговорила она и поспешила на улицу.
Во мне вдруг стало просыпаться какое-то странное любопытство. Мне страшно захотелось узнать, зачем он пришел и что хочет сказать, но бабушка быстро вернулась.
— Кто это? — спросила мама.
— Колхозник один, попить просить!
Она зачерпнула кружкой воды и вышла. Я старался смотреть в тарелку и в то же время поглядывал на человека, который размахивал руками и что-то объяснял Ивановне, так что рот ни на минуту не закрывался.
Минут десять продолжался их разговор, и он, так и не попив, ушел. Бабушка же вылила воду на куст калины, покачала головой и вернулась в избу.
— Ну что, напился, или еще понесешь? — спросила ее дочь, шестидесятилетняя Лизавета Матвеевна.
— Напился, напился, — закивала та в ответ. — Поблагодарил и ушел обратно работать. Щас ведь прохладно становится — самая работа.
Теперь же меня мучили догадки:
Я не стал никому говорить об этом, ведь мне могли и не поверить, но решил прислушиваться ко всему, что будет происходить впоследствии. Так что это я решил оставить до следующего, более подходящего случая.
После ужина вышли на улицу. Солнце уже стало клониться к горизонту, уходя спать за сосонник, протянувшийся на многие километры. Именно там, мы с отцом насобирали две корзины грибов, большую часть которых составляли опята с длинными ножками и коричневыми шляпками.
Отец с тестем подошли к забору, за которым находилась полоса проросшей картошки. Сорняки пока еще не облюбовали этот место, но уже кое-где виднелись крохотные травинки, из которых в ближайшее время должна вырасти массивная лебеда, пырей, мокрица и другая ни к чему не годная трава.