Детство Лены

— Ну, как тебе, Анна, не полегче? — При виде заострившегося носа матери и красных пятен на подушке дедка Степа озадаченно ерошит седые, все в колечках волосы. — Да... Вон они, дела-то, какие несуразные.

Мать смотрит на него большими измученными глазами.

— Сироту не оставьте, за ради бога! — шепчет она.

— Что ты! Что ты! Да разве можно такое говорить? Ты об этом и не смей думать. Вот пройдет лед — тебе и полегчает. Погоди, я тебя полечу. Принесу деготьку соснового, да потомлю его в печи, да попьешь — и пройдет все. Деготь-то, он, брат, большую силу имеет. Все болезни как рукой снимает.

Пересохшие губы матери пробуют улыбаться, в глазах робко вспыхивает надежда. Но полечить дедке Степе мою мать не пришлось. Вечером приходит Дуня Черная и тихо, чтобы не слышала мать, говорит:

— Плохи дела, Аленушка, придется мать в больницу везти.

Дуня никогда ничего не скрывает и говорит все, как есть, хорошее и плохое. Не утаивает она и на этот раз от меня, что надежда на выздоровление матери маленькая.

— Ты уж большая, Аленушка, скоро десять лет будет. Должна все знать.

Дуня прижимает мою голову к своей груди и долго, долго о чем-то размышляет.

Утром мать увозят на лошади в больницу.

— Ну, Аленушка, собирайся, — говорит Дуня.

— Куда ты ее тянешь? — набрасывается тетка Груша. — Сама скитаешься по чужим углам и девку сбиваешь с пути!

— Со мной будет жить. Нечего ей здесь делать...

— Как это — нечего! Как это — нечего! Мало я им передавала? Пусть отработает спервоначалу!

Полька проснулась и с плачем тянет ко мне тонкие, словно плетешки, руки.

Я смотрю на опустевшую постель. На подушке, примятой материнской головой, лежит оброненная гребенка. Чувство одиночества и горя вмиг охватывает меня. Кажется, если я уйду отсюда, то больше не увижу мать.

И я остаюсь.

В больнице

Мать лежит в больнице. Временами ей становится лучше, и тогда я вместе с ребятами радуюсь солнцу и теплу.

Стоят хорошие весенние дни. Уже закурчавились тополя, а Николаевское поле покрылось молодой густой травкой. Со страхом и трепетом я дожидаюсь ледохода. Возвращаясь из больницы, каждый раз сворачиваю к горбатому деревянному мосту, где сердито притаилась потемневшая Клязьма. Наконец как-то на рассвете ветер занес в открытую форточку глухой рев.

— Тронулась голубушка! — сообщает дедка Степа, входя в комнату и сбрасывая в угол полушубок.—Опять прибавит мне матушка-весна работки. Э-хе-хе-хе, горюшко наше! Никуда, видно, от него не спрячешься. Теперь знай готовь побольше гвоздей да досок для домовин.

Я быстро начинаю одеваться.

— Куда-то ты спозаранок собралась? — с криком накидывается на меня хозяйка.

— Что ты, Груша, грех ведь! К матери спешит дите,— заступается за меня дедка Степа.

В коридоре я встречаю тетю Аксинью. После того как Дуня Черная ушла от смотрителя, тетка Аксинья тоже не захотела жить с ним в одном доме и перебралась в Николаевскую казарму. Она часто заходит к нам и ругается с моей хозяйкой, когда та пробует меня обижать.

— Смотри, Зубатиха, отвечать за девку будешь! — грозит она.

У тетки Аксиньи добрая душа, и я привязалась к ней, как привязываются маленькие дети к некрасивой, но ласковой няньке. .

— Погоди, Ленка! — останавливает она меня. — Пойдем вместе.

Хотя еще совсем рано, в больницу все же нас впускают. В холодной большой палате сонно и полутемно. Из-под тонких серых одеял изредка раздаются слабые стоны. Пахнет карболкой и лекарствами.

Мать лежит у окна. Ей сегодня лучше. Притянув меня к себе, она долго и странно смотрит на меня, гладит щеки и ласково-ласково шепчет. Тетка Аксинья, отвернувшись в сторону, вытирает глаза подолом передника.

— Лед пошел сегодня, теперь мне легче станет,— слабым голосом говорит мать и кротко улыбается. — Сбегай-ка, Ленушка, до дому, принеси коклюшки. Руки истосковались по работе. Кружева поплету, продам и ботинки тебе справлю, а то оборвалась вся ты у меня, горемычная. — Мать оборачивается к тетке Аксинье: — Как там у нас? Что слышно-то?

— И... милушка! — Тетка Аксинья прикрывает ладонью рот и, склонясь над матерью, шепчет: — У Пахомыча-то все-все перерыли. Уж где не искали! Каждую бумажку пересмотрели. Ничего не нашли. Лизуха-то успела все прибрать заранее. А Зот-то... — Тетка Аксинья смотрит на меня. — Беги, Ленка, куда тебя мать послала. Я дождусь тебя. — И она выпроваживает меня из палаты.

Весеннее утро уже разгорелось, заблистало, заискрилось. На Клязьме густо идет лед. Толстые льдины, громоздясь, напирают одна на другую. На берегу толпа.

— Ленка, иди сюда! — неожиданно слышу тонкий голосок Кланьки. Она по-взрослому хмурит брови, всматриваясь в идущий лед. — Вчера страсть устала как. Адамыч ругается. Говорит, плохо отбираем. А разве мы виноваты, что уток гнилой?.. Первого сорта от второго не отличишь... Вон и Петька. Петька! Петька! Иди к нам!

Петька неторопливо подходит. После ареста отчима он, так же, как и я, бросил учиться и поступил работать на красильную фабрику. Его руки и старая, знакомая мне куртка — в краске. Я с завистью смотрю на своих друзей. Работать на фабрике куда лучше, чем таскать Польку.