Детство Лермонтова

О, злодей, злодей — чужая сторона,
Разлучила с другом милым ты меня,
Разлучила с сердцем радость и покой,
Помрачила ясный взор моих очей,
Как туманы в осень солнышко мрачат…

Потом она шла в свою комнату, писала и читала, пока Елизавета Алексеевна, отделавшись от хозяйственных дел, не являлась к ней.

Арсеньева, бодрая и оживленная, однажды сообщила ей новость:

— Ну, Маша, пляши! Уходят французишки из Москвы. У нас в деревне уже поют:

Наш Кутузов
Выгнал французов!

Маша стала понемногу оживать. Арсеньева подбадривала ее рассказами о том, что в деревне остались только бабы с ребятишками да старики.

Из Москвы приехали родственники Мещериновы; они рассказывали о пережитом. Французы без крова, без пристанища, не обеспеченные провиантом, голодали и мерзли, обогреваясь около уличных костров, и проклинали Наполеона. Они мечтали о заключении мира с русскими и о возвращении на родину.

Глава VII Поездка к Юрию Петровичу в Витебск, а оттуда в Петербург. Музыкальные успехи Марии Михайловны

От Юрия Петровича известия приходили не часто, но по получении писем Мария Михайловна тотчас же по указанному адресу отправляла щедрые дары.

Наконец в декабре 1813 года пришло письмо от него из Витебска. Он писал, что уже второй месяц в Витебском военном госпитале.

Мария Михайловна умоляла мать разрешить ей поездку к больному мужу и поехать вместе с ней. Она напоминала, что Юрий Петрович поставил долг гражданина выше личного чувства и достоин уважения и наград.

Не станем описывать, каких трудов стоило это путешествие, как радостна была встреча любящих супругов. Как гордилась Мария Михайловна своим мужем-воином! Детское выражение не сходило с ее юного личика. Она так приветливо и благожелательно смотрела на всех окружающих, что ее нельзя было не любить.

Теперь она не отходила от зеркал, украшая себя для любимого человека. Сбрасывая шаль, она разглядывала ряды рюшей на шее, оборки на плечах и на груди и огорчалась, что по слабости здоровья не может ходить постоянно с открытыми плечами.

Она стала еще слабее, еще прозрачнее от долгих слез, от тоски.

Юрий же Петрович загорел и окреп, несмотря на перенесенную им болезнь. Черты его лица стали еще более мужественны. От него несло табаком и овчиной, но он стал еще красивее: кудри его вились еще круче, глаза стали синее…

Даже Елизавета Алексеевна признала, что он выглядит превосходно.

Решили поехать отдохнуть в Питер, погостить у родственников, людей посмотреть и себя показать.

Арсеньева ввела молодых Лермантовых в великосветские гостиные. На них одобрительно глядели, замечая на их лицах счастье. Юрий Петрович иной раз, правда, грустил, понимая, что его, бедного, незнатного капитана, принимают в свете как мужа богатой и знатной жены. Он дивился, как широко жили родственники Арсеньевой, как содержали свои дома в Петербурге, принимая столичную знать.

Машенька дружила со своими кузинами, бывшими воспитанницами Смольного института. Девушки окончили курс наук и теперь их вывозили в свет, чтобы найти им подходящих женихов. Но к девицам Столыпиным природа не была благосклонна: обе огромного роста, черноволосые, с оливковым цветом лица, они не пользовались успехом на балах. Но Машенька любила свою тезку — кузину Марию Александровну, которую звали на французский лад Мари.

Мари Столыпина, девушка начитанная, много беседовала с Машенькой, показала романы, которыми зачитывалась, и некоторые книги даже подарила; похвасталась, что завела альбом, где институтские подруги вписывали ей посвящения. Мария Михайловна решила также попробовать свои силы, написала кузине стихи на французском языке, уверяя ее в своей неизменной привязанности, и подписалась «M. Lermantoff».

Настроение у Марии Михайловны было такое хорошее, веселое, почерк легкий, молодой!

Задумавшись, она стала писать стихи Юрию Петровичу в том же альбоме, и тогда добрая кузина Мари вырвала из альбома первый листок, где было написано, что этот альбом принадлежит М. Столыпиной, и подарила его Марии Михайловне, которая с тех пор стала считать его своим и написала туда еще несколько стихотворений. Впрочем, Мария Михайловна купила себе еще альбом, куда также стала вписывать стихи собственного сочинения.

Дядя Аркадий Алексеевич, женатый на дочери адмирала Мордвинова, тоже часто приглашал к себе. Молодые бывали не только у дяди, но обедали у самого сановника.

Машеньку поразила богатейшая библиотека Мордвинова — она первый раз видела такое огромное собрание томов. Все четыре стены большого кабинета были заставлены книгами на разных языках.

Машенька восхищалась молча и робко, но Елизавета Алексеевна не удержалась и сказала:

— Ежели столько книг прочитать, не только ученым можно стать, но и вольнодумцем — так много здесь французских сочинителей. Верно, и Вольтер имеется?

Адмирал, посмеиваясь, ответил: