Детство Лёвы

— Мама, ну зачем нам сырое мясо? — чуть не плача, уговаривал я её. — Я же так люблю котлеты пожарские по двенадцать копеек. Или домашние шестикопеечные тоже люблю. Я люблю и пельмени русские. Я и сосиски люблю молочные. Или хочешь, свиные люблю. И особенно колбасу докторскую. Я, правда, ещё много чего люблю.

— Ну и люби, — сурово отвечала мама. — А я знаю, что растущему организму нужно свежее мясо. Мне и доктор так сказала: жареная вырезка полезна для лейкоцитов. У тебя лейкоциты что-то не очень в последнее время.

— Мама, ну какие лейкоциты? — продолжал чуть не плакать я. — А зачем тебе эти дохлые караси? Кто их будет есть? Я терпеть не могу жареную рыбу! Я её вообще не ем! Она же бьёт хвостом! Вот смотри, как бьёт! Как живая…

— Она и есть живая, — мужественно отвечала мама. — Папа любит жареную рыбу. Он может есть её прямо с головой. В голове много всего ценного для организма. И вообще прекрати разговаривать со мной на эту тему. Это очень хороший гастроном. Здесь прекрасный рыбный и мясной отделы. Здесь бывает дефицит. Здесь буженина даже бывает. Здесь майонез всегда есть в баночках. Здесь всё самое свежее всегда, самое лучшее. Поэтому чуть-чуть надо постоять в очереди. Надо постоять чуть-чуть, а не ныть. Вырастешь нытиком, ну кто за тебя замуж выйдет тогда?

И смеялась звонко.

Иногда Колупаев спрашивал меня строго:

— Лёва, ты курил когда-нибудь? Только честно.

И я признавался:

— Никогда.

— Ну и правильно! — восхищался мной Колупаев. — Завидую тебе, Лёва! Тебе уже не нужно бросать. Ты уже не куришь. А вот я никак не могу бросить. У меня вместо лёгких одна чернота.

— Ты что? — пугался я.

— Я знаю, знаю, — скромно говорил Колупаев. — Мне врач рентген показала. Ещё, говорит, годик, и ты инвалид. А я вот что-то никак не брошу! Организм сопротивляется.

Колупаев важно вынимал из непонятного места жёваную-пережёваную сигарету, большим и указательным пальцами доставал пустой спичечный коробок с одной-единственной спичкой — и закрыв её воротником куртки, красиво прикуривал, так красиво, что я замирал от ужаса и восторга.

— Что ты куришь, Колупаев? — с восторгом спрашивал я.

— Ява явская, — небрежно отвечал Колупаев. — Второй сорт. Вот мне один Мальбором тут давал затянуться. Это да.

— А почему ты Явой не затягиваешься? — вежливо интересовался я.

— Как это не затягиваюсь? — кашлял от неожиданности Колупаев. — Ты чего, с ума сошёл? Я даже кольца пускать могу.

И долго и с удовольствием пускал кольца.

Мне, конечно, не нравилось, что Колупаев так вредит своему здоровью. Но я обожал вместе с ним табачный ларёк.

Я любил его нежно и глубоко.

Мы с Колупаевым подолгу могли стоять и изучать его маленькую уютную витрину.

Наш любимый табачный ларёк был как раз неподалёку от Новых домов. Напротив Гастронома. Туда мы добегали буквально за пять минут. А обратно шли долго.

— Ты понимаешь, — убедительно говорил Колупаев, когда мы шагали назад, вверх по Шмитовскому. — Ну вот, скажем, что такое Герцеговина флор? Ну да, внешний вид. Упаковка. А содержание? Ведь это же папиросы. А стоят тридцать копеек…

Колупаев копил деньги на табак. Иногда я даже одалживал их ему. То десять копеек. То пять. Он бывал мне по-настоящему благодарен.

— Или взять для примера «Пегас», — говорил Колупаев, поднимая указательный палец. — Тоже тридцать копеек! Их, правда, сначала сушить надо. Но ведь это сигареты с фильтром!.. Если уж папиросы, тогда бери «Беломор». Или в крайнем случае «Казбек», — советовал он на будущее.

Но мне нравился только один сорт: сигареты «Лайка».

Во-первых, они стоили всего двенадцать копеек. Во-вторых, были какие-то портативные, крошечные, легко умещались в ладони.

На них была нарисована симпатичная собачья морда. Вернее, на них была нарисована маленькая белая собачка. Всю жизнь я хотел завести маленькую белую собачку. Мама не давала. Мама говорила:

— Я с ней гулять не буду, понятно?

Маме было некогда. Она день и ночь писала диссертацию. В этой ситуации у неё не оставалось времени даже на маленькую белую собачку.

Я подолгу стоял у табачного ларька, изучал его внутреннюю жизнь. Стоял не прямо перед продавцом, а так, чуть в стороне. Как бы между прочим. Продавец иногда поглядывал на меня, но ничего не говорил.

К ларьку подходили мужчины и женщины. Женщины хмуро совали рубли, трёшки и пятёрки.

— Блок «Примы»!

— Блок «Столичных»!

— Блок «Явы»!

Все спрашивали:

— А Ява явская?

И недовольно хмурились, услышав ответ. Яву явскую продавали редко. Все сигареты были фабрики «Дукат» — оранжевые «Краснопресненские», зеленоватый «Пегас», длинная чёрная пачка «Явы-100». И даже тёмно-синий солидный «Космос».

Женщины покупали сигареты, как в магазине. И шли домой с сумками, куда вдобавок ко всему запихивали ещё целый блок сигарет.

Я смотрел в их грустные спины и смутно жалел.

Мужчины подходили совсем не так. Кидали мелочь небрежно. Шутили с продавцом. Тут же у ларька, открывали пачку — медленными, волнующими меня движениями. Сжимали её в больших руках. Срывали тонкую целофанновую плёнку зубами. Неуклюжими пальцами ворошили в блестящей фольге. Доставили нежную длинную сигарету.