Детство, опалённое войной

— А мне сегодня многое удалось сделать, вот смотри, получила на всех продуктовые карточки, — глаза Любы сияли от счастья, — на детей-дошкольников и иждивенцев дают триста, а на учащихся четыреста грамм хлеба. Мне 300, а тебе 400! — от возбуждения у сестры тряслись руки. — Прописала тебя в домовую книгу, в горисполкоме дали карточку, только вот долго пришлось в очереди простоять. А хлеб я получила быстро. Наш квартал к третьему магазину прикрепили. Итого один килограмм шестьсот грамм. Будем живы, не помрем!

Наш фронт — колхозные поля

Я пересмотрела все свои вещи: в чем же мне ехать в колхоз? Отцова телогрейка и сапоги были велики.

— Мань, погоди, — увидев мои мучения, подошла ко мне Люба, — у меня где-то был ватник мужа, он тебе лучше подойдет, — Люба порылась в кладовке и принесла мне старую телогрейку Михаила Власовича.

Рано утром, взяв с собой кусок хлеба, немного денег, я отправилась к месту сбора. Возле техникума уже стояла небольшая группа студентов. Многие девушки были одеты хорошо — в вязаные свитера, береты, элегантные курточки и изящные ботиночки. Когда я подошла, одна из модниц окинула меня быстрым взглядом, на мгновение остановилась на потертой с чужого плеча телогрейке и стоптанных кирзовых сапогах, отвернулась к своей подружке и громко прошептала: «Смотри, какое пугало!» Опешив от такой встречи, я отошла в сторону.

Вскоре ко мне подошла скромно одетая девочка:

— Привет! — улыбаясь, воскликнула она, — Чего стоишь, скучаешь? Меня зовут Аня Пономарева, а тебя как?

Я ответила, рассказала из какой я деревни, и знакомство продолжилось.

— А я из Знаменки, сирота, — поделилась со мной Аня. — В школе я была отличницей, жили мы нормально, но в 1937-м у меня умерла мама. Отец познакомился с другой женщиной, женился, через год у них родился ребенок, потом второй. А тут война, отца взяли на фронт, в августе пришла похоронка. Мачеха меня выгнала… Вот я и приехала сюда.

Наконец на крыльцо техникума вышел мужчина в темно-сером костюме и, обращаясь к студентам, торжественно объявил:

— Товарищи! Сейчас идет война, и мы должны мобилизовать все силы для обеспечения победы. Наш долг — помочь Родине собрать выращенный урожай. Наш фронт — это колхозные поля. Успех нашей работы — это еще один гвоздь, вколоченный в гроб фашизма!

При каждом слове оратор энергично взмахивал рукой, как будто сам вколачивал эти гвозди. Смахнув пот со лба, выступающий продолжил:

— Студенты, вы направляетесь в деревню Волково, транспорта не будет, пойдете пешком, там вас накормят и разместят.

В Волковой нас расселили по домам. Меня и еще пятерых девчонок поселили в большой деревянной избе, в которой кроме нас жило несколько эвакуированных семей.

С работы мы приходили поздно. Долго ждали своей очереди у столовой, чтобы поужинать. Кормили нас три раза: утром — горячая картошка в мундире и двести грамм хлеба, в обед — овощной суп, стакан молока и опять двести грамм хлеба, на ужин — чай с хлебом. Хлеб был очень плохой, черный, тяжелый.

Осень брала свое, начались дожди и холода. На сапоги налипала мокрая земля, делая их тяжелыми и неподъемными, при каждом шаге они с противным чавканьем отрывались от жирной грязи. Озябшие и промокшие, мы приходили с работы домой, обсушиться было негде. Спали все вповалку на полу, подложив под голову свою мокрую одежду.

К своему удивлению мы стали замечать, что с каждым днем студентов становится все меньше. За городскими приезжали родители, о чем-то договаривались с правлением колхоза и увозили дочек домой. Так прошло три недели. Но вот наконец явилась наша староста и объявила: «Девочки, домой!»

Военная дама

Ирбит готовился к войне: горожане делали светомаскировку и очищали чердаки от хлама. Мрак поглотил весь город, жители сидели в своих квартирах, с плотно закрытыми шторами на окнах, вздрагивая от далеких разрывов ночного учебного боя и рева санитарных машин, вырывающих светом фар кирпичную вязь старых купеческих домов.

— Странно все же, — думала я, — глубокий тыл, и вдруг зачем-то затемнение. Неужели немецкие самолеты могут долететь досюда?

В эту ночь мы с Любой долго не спали, разговаривали. Я пыталась отремонтировать изношенные сапоги, но ничего не получалось. В конце концов я чертыхнулась и бросила их на пол, а сама уже была готова расплакаться. Но Люба принесла старые сапоги своего мужа: «На, носи. Жив если будет, придет домой — наживем как-нибудь».

К семи утра я вновь была на месте сбора у нашего техникума.

На этот раз к нам вышла какая-то военная дама в шинели под ремнем и в новеньких сапогах:

— Староста! Все собрались? Проверь по списку! — дама говорила громко, точно отдавая приказы.

— Да вроде все, — ответила староста.

— Отставить! Отрапортовать по уставу! — выпучив глаза, гаркнула дама.

— Отсутствующих нет! — пискнула Аня Семкина, покраснев от усердия, на лбу выступили крупные капли пота.