Детство, опалённое войной

— Завтра в таком неряшливом виде не являться! — военная дама презрительно осмотрела строй, сделала паузу, убирая несуществующую пылинку с лацкана шинели. — Вы будущие военные! Обувь и одежда должна быть по размеру!

— А у меня больше ничего нет! — неожиданно для всех прозвучал чей-то голос из строя.

— Кто сказал? — брови дамы сошлись к переносице, лицо исказила хищная гримаса. — Выйти из строя!

— А у меня боле-то нечего надеть! — вышла из строя Настя Карпова, щелкнув стоптанными каблуками. — Вот когда мне новую гимнастерку дадут да сапоги, вот уж я тогда… — при этих словах Настя скорчила уморительную рожицу.

— Тихо! Прекратить разговоры! Как твоя фамилия?

— Свистивертибутылкина!

— Встать в строй! — военная дама зло сверкнула глазами. — С тобой мы еще потом поговорим!

— Напра-аво! Шаго-ом марш! — скомандовала грозная дама и повела нас строем в деревню Мельникову, где мы целый день грузили картошку: из куч на поле — в мешки, а потом в полуторки.

Погрузку картошки закончили к вечеру, немного передохнули и пошли на занятия. Домой я пришла только в полночь. Назавтра нас снова отправили в Мельникову. И так каждый день: работа, учеба, домашнее задание.

Мы пробовали возмущаться, что нам некогда выполнять уроки, но этим только рассердили военную даму:

— Вы что хотите? — орала она. — Вы же в тылу! А там, на фронте, такие, как вы, совершают подвиги! Идут в партизаны, их хватают немцы, мучают! Казнят! А вы! Уроки им, видите ли, учить некогда! — выплевывая слова, кричала дама. — Ничего, захотите — найдете время!

Мне казалось, что она нас ненавидела за то, что мы до сих пор топаем в больших сапогах и в заплатанных, с чужого плеча, ватниках.

Звали ее Анна Петровна Дубских. Но между собой мы ее называли «военная дама». В техникум она приходила подтянутая, стройная, в пилотке, гимнастерке, в сапогах со скрипом. Уроки никакие не вела, а какой штатной единицей она числилась, я до сих пор не знаю…

Пропадем мы, однако, с ребятами

Наступил октябрь. Погода стала еще хуже — утренние заморозки, холодные моросящие дожди и редкий пролетающий снег напоминали о предстоящей зиме. Невзирая на непогоду, мы продолжали убирать картошку. Каторжная работа и вечерние занятия вконец вымотали меня. У меня не оставалось сил учить уроки дома — с учебы я приходила поздно и буквально засыпала над учебниками.

Кроме общеобразовательных предметов мы изучали военное дело: бросали гранаты, тушили зажигательные бомбы, стреляли из винтовок и автоматов, учились надевать защитную одежду и противогазы, делать всевозможные перевязки и ставить уколы. Еврей Моисей Аронович Хаскин мучил нас латынью. Врач Головкова — хирургией, кстати, очень трудный предмет. В первом семестре были еще и биология, химия, гигиена и другие предметы.

Наконец-то уборка картофеля закончилась и жить стало немножко легче, студенты заметно повеселели — шутили, балагурили на переменах, только моя подружка Аня Пономарева становилась все печальнее, она сильно похудела, стала бледной, засыпала на уроках, получала двойки. Я уже знала ее характер и ждала, когда она сама со мной заговорит.

После уроков она подошла ко мне:

— Маша, спроси свою сестру, нельзя мне у вас пожить недолго, пока я найду квартиру.

— Аня, что случилось? — спросила я, взяв подругу за руку.

— К женщине, у которой я снимаю комнату, ходит много военных, — с трудом выбирая слова, продолжила Аня. — Всю ночь нет никакого покоя. Пьют, курят, матерятся. Хозяйка работает продавцом в военторге, а там все, что хочешь есть, и вино, и продукты. У меня кто-то украл последние деньги и продуктовую карточку, я уже три дня ничего не ела, и не могу смотреть, как они обжираются ворованным, — последние слова Аня произнесла чуть слышно и ее глаза наполнились слезами. — И еще, Маша, ко мне пристает один наглый лейтенантишко, я его боюсь. Ночевать там я больше не останусь!

Что было делать? Я привела Аню домой и все объяснила Любе. Аню покормили и оставили ночевать. Как только наступило утро, Люба отправилась к знакомой старушке, которая жила тут же на улице Коммуны. Старушка согласилась предоставить угол для моей подруги, и мы, не мешкая, перетащили Анины вещички на новую квартиру. Но жить ей все равно было не на что. Да и нам тоже.

Люба уже давно ходила на рынок, продавала вещи.

Как-то она пришла и расплакалась:

— Никто ничего не берет… Как быть? Деньги с книжки все сняла… Скоро пайку хлеба не на что будет купить… Что делать? Пропадем мы, однако, с ребятами.

Жить надо уметь

Семье полковника, которая жила в доме у Черепановых, быстро нашли двухкомнатную квартиру, именно такую, какую желала Неонила Петровна.

Феня и Люба стояли на крыльце и с интересом наблюдали, как солдаты грузят мебель, выносят из дома многочисленные тюки и чемоданы.

— Все, это последний! — крикнул товарищу выбежавший из дома солдат, одетый в старую заштопанную шинель, и, широко замахнувшись, закинул в кузов линялый мешок, доверху наполненный какими-то вещами.

— О, сколько барахла-то, — поцокал языком водитель, оценивающе взглянув на груз.