Детство, опалённое войной

У нас даже в Долматовой врач теперь есть, ленинградская женщина. Хоть на весь-то сельсовет одного врача поставили, и то хорошо. А женщина, надо сказать, очень деятельная: ведь добилась, кругом война идет, и не до нас теперь, а она медпункт организовала и аптечку. Сама одна и прием ведет, и лекарство готовит. А знания-то, по всему видать, у нее хорошие. Лекарств-то нет, так она летом всех ребятишек и старух организовала лекарственные травы собирать. Труженица женщина, хоть и из большого города, — уважительно сказал отец.

Долго мы еще сидели и разговаривали, стараясь узнать даже самые незначительные новости о родной деревне.

Рано утром Люба собралась везти Галю к родителям в Калиновку. Мне доверили присматривать за детьми.

Люба без конца повторяла:

— Отведешь в садик и иди на занятия. Буди их вовремя, и пусть хорошо умываются. Пусть не едят снег. Следи, чтобы не промочили ноги. Одних в садик не отпускай, встречай и провожай обязательно…

Наказам не было конца, и я злилась про себя, мне уже стало все надоедать. «Что я, маленькая, что ли?» — думала я.

После отъезда отца на душе было как-то неспокойно, тревожно. За все время разговора с ним меня мучил один и тот же вопрос: сказать или не сказать отцу, что скоро надо опять платить деньги за обучение? Он был и так до крайности огорчен, нервничал и переживал. Мне было до слез жаль отца: больной, уже в годах, а должен беспокоиться о нас уже взрослых детях, а теперь еще и о внуках. Было невыносимо стыдно, что я должна просить деньги у престарелых родителей.

— Нет! — решила я, — не буду просить у отца денег.

Я даже завидовала теперь Паньке Свалухиной:

— Вот она поехала учиться на курсы трактористов, а я! Да взрослая же я, наконец! Дайте мне работу, и самую тяжелую, мужскую. Но чтоб это было дело, а не какие-то там «клявикули и мандибули». Учиться — это от нечего делать, в мирное время, — думала я, — когда нет войны!

Смородиновое варенье

Утром я подняла детей, покормила и отвела их в детский сад по улице Урицкого, затем бегом на учебу. Только пришла с занятий, Иван Иванович заставил меня вытирать пыль и мыть полы, пока нет дома Ольги Михайловны. Ковры, матрацы и одеяла мы выбивали и вытряхивали вместе с ним. Наконец-то я вымыла пол на втором этаже, в комнатах, где жили хозяева. С уборкой было покончено. Оставалось только принести воды для умывания и стирки. Воды на нужды жильцов уходило много — каждый день требовалось более десяти ведер. За водой ходили далеко — брали из колодца по улице Революции, зимой чуть ближе — с реки. Не успела я наносить воды, надо бежать в детский сад за детьми. Как ни старалась успеть, но в детский сад опоздала, встретила детей по дороге. Хорошо, что Валя помогла Володе одеться.

Привела домой, дети голодные, хотят есть. Оставляю детей одних и бегом за хлебом. Очередь страшная — хлеба все еще нет. Как быть? Я занимаю очередь и возвращаюсь проведать детей, как бы они чего не натворили… Бегу снова в магазин, жду. Наконец-то привезли хлеб, сырой, горячий, черный, как земля.

Хлеб в магазине принимают от возчика, долго тщательно взвешивают и пересчитывают буханки. Буханки по счету все, но вес не сходится. Хлеб в дороге остыл и стал легче. Наконец-то принесли лотки с хлебом к прилавку. Тянутся старушечьи высохшие руки с копеечками получить свои 250 грамм хлеба. Глаза жадно следят, чтобы полностью получить свой кусочек, чтоб продавец не обвесил. Судорожно завертывают ломтик в тряпочку и подальше кладут в сумку или за пазуху. Прячут и хлебные карточки на декаду, тут вся жизнь.

Хлеб почему-то стали привозить поздно — осенний день короток, стемнело. Под покровом ночи в городе участились «налеты» на одиноких пешеходов, особенно пожилых, которые возвращались из магазина с хлебом. В городе говорили, что это нападают и отбирают хлеб у женщин, старух и ребятишек трудармейцы, пригнанные работать на заводы. Хозяева частных домов, опасаясь грабежей, стали делать на окна ставни с железными пробоями, на двери вешали всевозможные запоры, замки и задвижки, ворота закрывались на два запора. Черепановы тоже, как и все, боялись разбоя, и всем жильцам было строго наказано ни в коем случае не пускать во двор посторонних.

Дождавшись своей очереди, я купила хлеба и быстрым шагом направилась к дому, заметно похолодало — под ногами похрустывал снег. Калитка в ограду была уже закрыта изнутри. Пришлось стучать в окно первого этажа, в квартиру Черных. Выбежала Женька, спросила: «Кто там?». Я отозвалась и была впущена во двор.

Ребятишки мои играли. Валя догадалась влезть на стул и включить свет. В квартире было холодно, и я побежала в сарай, чтобы принести дров и затопить печку-голландку. Принесла дрова, и что я вижу? Ребята руками ломают хлеб и едят его всухомятку. Я и сама еще ничего не ела и тоже не удерживаюсь: ем кусок липкого, как тесто, хлеба на ходу.