Детство, опалённое войной

— Уволься из техникума сначала, потом приходи! — раздраженно воскликнула она.

— Что? — недоуменно спрашиваю я.

— Ну, что стоишь? Не задерживай! Или не понятно? Штамп об увольнении поставь там — в медицинском!

Я грустно пошла домой, мечта моя передвинулась за край горизонта.

По дороге мне встретилась Нюрка Пономарева, я ее едва узнала: лицо худое, темное, одни глаза да зубы, а пальтишко словно на вешалке болтается.

— Худо живу. Работа тяжелая, в общежитии меня обокрали, карточки на декаду и деньги.

— Да ты что? Как же так? И нашли? Кто?

— Чего там найдешь? У нас — как проходной двор, порядка никакого, из соседней комнаты двое девчат сбежали с завода, ну и из общежития тоже… Уехали куда-то. Вот и у многих тогда кое-что потерялось. Может, они, а может, под их руку подведено. Скорее всего, подведено. Поместили тут к нам одну, а к ней парни шпанистые все время откуда-то приезжают. Нам житья никакого нет, а пожаловаться мы боимся. Вот так и живу.

— А почему ты от бабки ушла, что жила по Коммуне-то?

— Да она пустила двух парней, а они на гавани работают, дров обещали, ну а мне к тому времени дали место в общежитии. Я ведь не знала, что там такие беспорядки. Правда, в некоторых комнатах хорошие девчата подобрались, там порядок. А в остальных… Солдаты ходят — ночуют. Комендант — женщина, чего она сделает, придет вечером проверять, девки по шкафам парней прячут.

Я внимательно ее выслушала, но к себе на этот раз не пригласила, да и чем я могла помочь. Она теперь работает, чего же еще? А то, что ее второй раз обворовывают, сама виновата, думала я. Надо быть осторожнее. Но сказала я другое:

— Аня, послушай, как ты так скоро ушла из медицинского? Как тебя отпустили?

— А меня никто и не отпускал. И я не спрашивала. На кой они мне нужны, когда есть нечего!

— А штамп в паспорте?

— А мне его и не ставили. Зачем он мне, этот штамп! Прописка есть, чего же еще?

— Вот молодец, Анька, ты меня умнее. — И рассказала ей все о себе.

— Ерунда! Не ходи на занятия, все равно в конце концов выгонят!

— Да ты что! Когда это будет?! А мне сейчас устраиваться надо!

— Ну, тогда добивайся, все равно уволят.

В деревню

Люба приехала, погостив в деревне чуть больше месяца. Ребята облепили ее со всех сторон.

— А я бросила ученье, — ища поддержки, вдруг призналась я.

— Как! Маня, зачем? Ты что, с ума сошла! — раздраженно воскликнула Люба.

Я опешила от этих слов и не стала оправдываться, что у нас давно уже нет на хлеб денег и что все время болеют и не ходят в детский сад дети. Я вообще больше не сказала ни слова. Молча поднялась и ушла вниз к Черных.

Дуся всегда была приветлива, встретила меня с радостью:

— Ну что, дорогуша, сдала свою миссию? Отмучилась с ребятишками-то. Сама никак заявилась, вот и хорошо, отдохни хоть, а то ведь с ними хуже всякой работы. Да садись с нами чай пить.

Я выпила чашку чая, хлеба не взяла, подумала: ведь у них самих-то его не лишка.

Михаил Иванович сел рядом, внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Девка ты видная по всем статьям. Уж я-то портной, женские фигуры знаю. Вот одно плохо, вижу, одеть-то тебе совсем нечего. Так ведь?

Я покраснела, слова застряли в горле.

— Да ну, что ты? Есть у тебя какое-нибудь старье? Пальто любое, неважно, мужское или женское. Принеси нам, а мы бы его перелицевали и сварганили бы тебе одежину. Подумай!

— Я посмотрю, может и найду. Да ведь я еще не работаю, у меня и заплатить-то нечем, — смущенно ответила я.

— А нам и не надо твоих денег. Вот воды нам принесешь, белье выполощешь, еще что-нибудь сделаешь, вот и все. Да ты, девонька, на работу поскорее устройся, раз нет никакой возможности учиться. Уж бог с ним, с ученьем-то. Я поговорю, не возьмут ли тебя ученицей в швейную.

Утром я опять пошла в канцелярию.

Секретарша мне сказала: «Приказ свыше — с курсов никого не отпускать, а если кто уйдет самовольно, то судить по закону военного времени».

На занятия я все равно не пошла, в тяжелых раздумьях отправилась бродить по городу и не заметила, как оказалась на рынке, где встретила своих односельчан.

— Приехали сдавать хлеб, — обрадовался мне дед Комаров, — обратно вот повезу жмых для свиней.

— Можно с вами? — неуверенно попросила я.

— Конечно, как не взять-то, не велика поклажа. Через часик-два выедем.

Выслушав деда, я побежала домой — предупредить о моем отъезде Любу, но сестры не было дома, я написали записку, оставив ее на видном месте.

Ехали мы очень долго, все время шагом. Я была в совершенном смятении: радовалась предстоящей встрече с родителями и одновременно думала над страшными словами, сказанными секретаршей.

Мерзли ноги, время от времени я спрыгивала с телеги и шла пешком.

— А у нас, Маничка, горе, — свертывая дрожащими пальцами самокрутку, поделился дед, — на Михаила похоронка 20 ноября пришла, вот уж месяц.

За полгода войны дед сильно сдал, поседел и сгорбился. Я его помнила подтянутым, с огненно-рыжими кудрявыми волосами. Теперь бы никто не узнал в этом дряхлом старике Григория Комарова.