Детство (Повесть)

На середине двора, возвышаясь, словно громоздкое надгробье с куполом, на широком низком табурете восседала ишан-аим, тучная женщина с багровым, как гребень петуха, лицом, с широко распахнутыми бровями и подведенными сурьмой глазами. На ней был длинный черного бархата бешмет, под ним белое шелковое платье, на голове — тонкий кисейный платок, а поверх него еще один, шелковый фабричный, как у завзятой щеголихи.

Подходит толпа разодетых жен богачей. Одна за другой они бросают к ногам ишан-аим звонкие золотые, синие бумажные пятирублевки, красные десятки. Отходят в сторону, перемигиваются между собой, насмешничая над бедными старухами, принесшими сюда медные пятаки или чудом сэкономленные серебряные полтинники.

Ишан-аим, нахмурив брови, сидит молча, строгая и неприступная. Лишь время от времени повернет голову, с чуть приметной улыбкой шепнет что-то на ухо кому-либо из снующих вокруг и снова застынет, как монумент. Наконец, она медленно поднимается с табурета. Женщины тотчас образуют широкий круг, ишан-аим, важно ступая, начинает радение, Старухи идут по кругу, выкрикивая «Хув-хув!», поводя руками и изгибаясь то в одну, то в другую сторону, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Очень скоро многие впадают в экстаз, теряют власть над собой, выкрикивают «Хув-хув!» все громче, уже с хрипом. А в это время пять молодых женщин нараспев читают по памяти газели Машраба, Хафиза. Две из них, совсем молоденькие, красивые и статные. На них скромные, но дорогие платья, длинные камзолы, на головах сверкающие белизной кисейные платки. Голоса у женщин приятные. Читают они с большим чувством, самозабвенно, и я слушаю их, позабыв обо всем на свете. Долго слушаю… Кажется, чудесная музыка заполняет мне сердце, проникает в душу…

В кругу радеющих Сара Короткая и Сара Длинная. При взгляде на них меня душит смех. Особенно в ударе Сара Короткая. Из горла у нее вырывается какой-то писклявый хрип, изо рта брызжет пена. Голос Сары Длинной низкий, рокочущий. Она идет в голове круга радеющих. Бабушка моя, бедняга, стоит в сторонке, и слабым, чуть слышным голосом выкрикивает вместе с другими «Хув-хув!». А в ворота валят все новые и новые толпы женщин.

Сначала все это занимало меня, но вскоре надоело. Я отправляюсь в сад, шагаю среди урюковых, ореховых деревьев, вишен, черешен, старых раскидистых яблонь. Таких, как я, ребятишек, здесь много.

Ягоды черешни только-только начали краснеть, наливаться соками. Я хватаюсь за нижнюю ветку, потихоньку поднимаюсь все выше и незаметно оказываюсь на самой верхушке старой черешни. Торопливо обрываю ягоды, сую по карманам. Вдруг, откуда нм возьмись, появляется старик-работник. Задыхаясь от злости, старик начинает орать на меня:

— Эй, ты куда залез, подлый выродок!

Я смотрю на него сверху, стоя на упруго покачивающейся ветке:.

— Отец, не ругайтесь, здесь много женщин, стыдно!

— Сейчас же слезай вниз, ублюдок! — сердито кричит старик.

Я секунду раздумываю: попасть в руки старику — дело нешуточное. Оглядываюсь. Вижу внизу, рядом с черешней приземистую кухню, изловчившись, спрыгиваю на земляную крышу и — наутёк. Старик опешил, застыл на месте, схватившись за ворот от удивления: «Ну и озорник!» А я, переходя с крыши на крышу, разгуливаю, как ни в чем не бывало, обрываю низко склонившиеся ветви урюка, вишни, черешни. Потом, обнаружив невысокий дувал, спрыгиваю с него во двор и убегаю на улицу.

У ворот собралась толпа мальчишек. Играют в чижика, в классы и другие игры. Потом затевают борьбу. Сначала борются малыши, подростки—12–14 лет. Мне тоже хочется попробовать свои силы, но я не решаюсь выйти в круг, смелости не хватает. Затем очередь доходит до больших, они борются на поясах. Атаман-заводила, приземистый, грудь колесом, голова с большой глиняный кувшин — вертится тут же, распоряжается: «Давай, давай, выходи! А ты отдохни пока. Толку мало от тебя, на ровном месте спотыкаешься!» Для ребят бороться на поясах — большая честь. Атаман сам перепоясывает борцов. Кое-кто скандалит, капризничает: «Атаман, смотрите, смотрите! У, него поясной платок совсем слабо подпоясан!» И шуму, и споров вообще много. Кое-кто из побежденных плачет от стыда. А иные скандалят: «Это нечестно, нечестно! Давайте снова!» Но вот в борьбу вступают два паренька. Ого! Оба мускулистые, жилистые, крепко сбитые и по всему видно — отчаянные. Они рывком приподнимают друг друга, кружат, валят на землю, но ни одному не удается положить противника на лопатки. Не менее получаса, наверное, возятся борцы, здорово стараются. Оба обпиваются потом, а одолеть друг друга не могут. Тогда заводила кричит им:

— Все, хватит! Молодцы, спасибо вашим родителям! Обоим вам быть силачами!

Борцы запыхавшись, отпускают друг друга.

— Тебя как зовут? Из какого квартала ты? — вытирая пот, с достоинством спрашивает один из них своего противника.

— Я из Кукчи. Зовут Бутабаем. А ты?

Тот опускается на корточки:

— Я из Шейхантаура. Никого из родных у меня нет, одна старая бабушка. Живем мы бедно, я делаю кирпичи. Видишь, руки у меня какие жилистые.