Детство (Повесть)

Вдруг, откуда ни возьмись, заявляется известный в нашей округе Расуль-орус. Прозвище «орус» (русский, русак) ему дано за то, что в разговоре он к месту и не к месту любил вставлять русские слова. Длинный, лицо узкое, морщинистое, с резко выпиравшей нижней челюстью, глаза наглые, на пальцах огромные перстни, в руке палка, а в зубах неизменная папироса, — он был постоянно пьян, торговал на базаре железным ломом и всяким тряпьем, хвалился, что хорошо говорит по-русски, а собственно умел только ругаться.

— Марш, хулиганы! — заорал на нас Расуль. Потом напустился на старика: — Эй, ты, арбакеш! Пошел отсюда, свинья! Забирай свою арбу, весь дувал мне развалил! Где у тебя глаза? Смотри, что это? — и тыкал палкой в осыпающиеся от дождя и ветра места дувала.

Старик, дрожа от гнева, перетащил арбу на другую сторону улицы..

— Эй, послушай! Что могло статься с твоим дувалом? Вон он стоит на месте, ослепнуть тебе!

Расуль бросается к нему с поднятой палкой:

— Убью, сволочь!..

Старик выходит из себя, отвечает непристойной бранью. А Расуль, коверкая слова, продолжает осыпать его русскими ругательствами, вот-вот полезет в драку. Собираются жители квартала.

— Сын блудницы, безбожник! — выкрикивает выведенный из себя старик. — Эй, люди! Извел он меня до смерти, этот скандалист! Я занимаюсь своим делом, до его дувала и пальцем не дотронулся! Нажрется водки, очумеет и начинает скандалить, никому жизни нет от него!

Расуль-орус снова подступает к старику с палкой.

— Подожди, вот пожалуюсь на тебя в полицию, заохаешь тогда. Водку я на твои, что ли, деньги пью, сгореть тебе в могиле? Ну, отвечай сейчас же!..

При упоминании о полиции всех бросает в дрожь. Несколько человек пытаются унять Расуля.

— Довольно, довольно, перестань. Хоть сединам его уважение сделай! — уговаривают они и в конце концов спроваживают Расуля домой.

* * *

В квартале почти не осталось ребят, все разъехались, кто куда. Тишина кругом такая, словно улицу залило водой. От скуки я настроил решето-капкан, ловлю горлинок, воробьев. Но бабушка сердится: «Грех же!» Мать бранится. А дни-то долгие-долгие.

Во дворе нашего соседа торчало единственное дерево — яблоня, высокая, уже старая, наполовину засохшая, но она еще родила. Яблоки на ней только-только начали поспевать. Хозяев дома нет — перекочевали за город, там у них усадьба с садом. Мы — Агзам, Ходжи и я — перемахнули через дувал, взобрались на яблоню. Яблоки червивые, безвкусные, как вата. Но нас это не смущало — мы наелись досыта, насовали яблок за пазуху. Потом начали трясти яблоню, что есть силы, но слезть и собрать яблоки не успели: снаружи неожиданно загремела цепочка, открылась калитка, во двор вошел хозяин дома. С длинной хворостиной в руке он подошел к яблоне и закричал, задрав голову:

— Слезайте, негодники!

Бледные, растерянные и жалкие, мы притаились на яблоне. Слезать — боязно. И не слезать — нельзя. Бежать — как тут убежишь?! Чувствуя, как дрожат ноги, руки, мы медленно спускаемся на землю. Хозяин дома стоит над нами. Раза два замахнулся хворостиной, но почему-то бить не стал, а только пригрозил:

— Второй раз вздумаете перелезть через дувал, тронуть яблоню, ноги переломаю!

— Дяденька, больше никогда не тронем! — захныкали мы в один голос.

Хозяин ничего не ответил, молча повернулся и ушел в дом. А мы в одну секунду оказываемся на улице.

… Солнце палит. Пыль на улице раскаленным угольем поджаривает ноги. В воздухе, вычерчивая круг за кругом, медленно кружит коршун. Воробьи здорово дразнят его. Подлетят близко-близко и — раз! — нырнули вниз. Коршун, поддавшись на их уловки, бросается вслед, но всякий раз оказывается обманутым. Нас забавляет эта игра. Потом мы взбираемся на крышу высокого двухэтажного дома, ищем гнездо трясогузки.

— Нашел, нашел! — шепчу я товарищам.

Трясогузка сидела на яйцах. Она вспорхнула и улетела.

Ребята с интересом рассматривают яйца, осторожно перекатывают их на ладонях.

— Ребята, не будем трогать, — говорю я. — Пусть она высидит птенцов.

Переходя с крыши на крышу, мы добираемся до Ак-мечети и затем до Балянд-мечети. Крыши горячие, воздух пышет пламенем, но мы не замечаем жары.

Баи и их сынки злятся, кричат снизу:

— Эй, что вы там делаете? Убирайтесь с крыши, нищее отродье!

Но мы не остаемся в долгу, выкрикиваем хором:

— Скупой бай! Жадный бай! Глупый бай! — швыряем комья земли и убегаем.

Так проходит время. Каждый день мы посещаем школу, Ученье дается с трудом. Многие ребята учатся по четыре, по пять, по шесть лет и бросают, дойдя до «Хафтияка». В учении нет твердо установленного порядка, правил, нет отдельных классов. В одной комнате громко, во весь голос, зубрим мы каждый свой урок. У кого есть усадьба, те всю весну и лето проводят за городом. А те, кто остался здесь, как я, например, хоть и дуреют от жары в душном классе, хоть учение опротивело нам до отвращения, вынуждены отсиживать полаженное время в школе, завидуя счастливчикам и мечтая хоть о маленьком садике.

— Отец говорил: вот накопим денег немного и купим сад, — вздыхает один из мальчишек.