Детство (Повесть)

Вернулся Тургун с весами — каждая чаша с котел, цепочки — одна короче, другая длиннее, есть даже веревки вместо цепочки, гири — фунтовик обыкновенный, а вместо полуфунтовика кусок жженого кирпича.

— Продал что-нибудь? — спрашивает Тургун.

— Нет, покупателей нет.

Изредка к нам подходят мальчишки, старухи. Спросят о цене, постоят, постоят и уходят: «Гнилые они». Наконец, когда мы, подавленные неудачей, теряем всякую надежду, у корзины останавливается какой-то паренек. Повертел в руках персики, спрашивает:

— Почем они?

Мы вдвоем принимаемся нахваливать:

— Редкостные персики! И дешевые! По теньге за фунт!

— Свешай полфунта.

Тургун расправляет весы, отвешивает и, для почина, с походом:

— Вот, друг, какая сторона тяжелее — твоя!

Поздним вечером, когда на улице прекращается всякое движение, усталые, с весами под мышкой и с корзиной на голове, мы возвращаемся на свою улицу. Злосчастных персиков кое-как продано всего два-три фунта. Тургун подавлен, сердится, нервничает:

— Что ж я скажу отцу?

Мы оба обдумываем, как нам быть. Я, как кассир, еще и еще раз пересчитываю деньги. Подвожу итог:

— Три теньги и четыре копейки с полушкой. — Оставляю у себя мелочь, а три теньги протягиваю Тургуну, — Вот, бери три теньги. Отдай их отцу. Завтра мы пораньше встанем — и на базар. Продадим, друг, обязательно! Так что не огорчайся, входи домой веселый, чтоб старик не догадался, как у нас идут дела. А персики припрячь подальше.

* * *

Мне нравится бывать у ремесленников — медников, жестянщиков, сапожников и слушать их рассказы, шутки остроты.

— Ремесло медника — самое высокое, самое редкостное из всех ремесел. Оно досталось нам от праотца Адам а. А ему дано было по воле всевышнего архангелом Джабраилом, да пребудет над ним мир, из пределов райских. Так записано в уставе нашего цеха — цеха медников! — трогая длинную бороду, говорил мне старый Медник.

— Самое благое и угодное богу занятие — бакалейная торговля, уверял меня лавочник Карим. — Бакалейщик удовольствует нужды людей, снабжает их всем необходимым. Вот, скажем, торговля солью. Соль — это приправа, какая делает нашу пищу съедобной и вкусной. Тысячу раз клади мяса, сала в котелок, а без соли пище вашей грош цена.

Я внимательно слушаю медников, лавочников. А когда наскучит, иду к сапожникам в одну мастерскую, в другую.

Вот маленькая тесная мастерская против Балянд-мечети. Имени сапожника я уже не помню, это безносый (на месте носа у него прилеплен кусок толстой белой бумаги), но до смерти франтоватый мужчина лет, наверное, тридцати, а, может, и меньше, не знаю. На голове у него всегда новая тюбетейка с вышивкой «цветы на лугу», на кистях рук нитки разноцветных бус. Особенно смешили меня эти бусы. У него был ученик, паренек лет семнадцати по имени Абрар, ради которого я собственно и заходил сюда почти каждый день.

Переступив порог мастерской, я приветствую мастера:

— Здравствуйте, мастер! Как дела? — и опускаюсь на корточки поближе к двери.

— Неплохо, братец, неплохо. И поговорить есть о чем, — улыбается мастер. Раскраивая на колоде кожу, он начинает без умолку болтать о всякой всячине.

Абрар, сидя у окошка на низенькой табуретке, продолжает молча заниматься своим делом. Потом вдруг спрашивает меня:

— Ну, Мусабай, как идет учение?

— Да все по-старому, надоело уже! — отвечаю я.

Мастер подхватывает:

— Э, учение это — дело сытых, бог для них придумал школы, а беднякам — куда там! Говорят, главный добыток — от ремесла прибыток, братец мой Мусабай. Шей ичиги, кауши, стрижкой-брижкой занимайся, становись медником, лавочником, или вот, как мы, сапожником, словом, учись добывать себе на жизнь. Доброму молодцу и сорока ремесел мало, говорят старики, — учись ремеслу.

— Ваша правда, мастер, ремесло — это клад. Но самый большой клад — это школа, учение! — блеснув в нашу сторону умными глазами, говорит Абрар.

— Ишь, разошелся! — усмехается мастер и тут же протягивает мне глиняную чашку. — А ну, племянник, беги, принеси воды!

Я охотно выполняю его поручение. Бегу к водоему, здесь же на перекрестке. Зачерпнув полную чашку воды, возвращаюсь в мастерскую.

Вслед за мной в мастерскую входит приятель мастера, трамвайный рабочий, довольно убого одетый мужчина лет тридцати пяти. Едва поздоровавшись, он громко, во весь голос (такая у него была привычка) начинает что-то рассказывать мастеру.

Абрар молча тачает шов. По его лицу, по глазам видно, что он глубоко задумался о чем-то своем.

— Я работаю на Пьян-базаре, — говорит приятель мастера. — Трамвайные пути открываю то в одну, то в другую сторону.

— Ключи от трамвайных путей у тебя, говоришь? — . смеется мастер.