Детство (Повесть)

Садык, довольный, говорит, покручивая ус:

— По-русски — я мало-мало говорю, а вот грамотой не владею. Побегал немного в школу, да в доме начались затруднения, навалилась нужда. А учителю каждый четверг надо нести сдобных лепешек, пирожков с мясом и прочее. Я и забросил учение. Поскитался по Фергане, потом приехал в Ташкент, на завод поступил. Я и сам думал пристать к русским рабочим, но как-то все не могу решиться. Впрочем, посмотрим, посмотрим. Краем уха слышал я, будто бы рабочие Петрограда собираются скинуть Временное правительство. Рабочие Ташкента тоже по-моему усиленно готовятся к чему-то.

В мастерскую неожиданно входит Расуль-орус. Ему уже под шестьдесят, у него гноятся глаза, но он все еще торгует железным ломом, тряпьем, старьем, недавно женился на хорошенькой девушке, постоянно полупьян и не дает покоя жителям квартала.

Остановившись у порога, Расуль сердито тычет перед собой палкой:

— Так, мастер, о чем это вы болтаете тут с тем вон джигитом? Он что-то трепался насчет мастеровых. — Он вдруг изрыгает непристойное русское ругательство. Потом поворачивается к Садыку, кричит, стукнув палкой об пол: — На хлопковом заводе работаешь? Обязательно донесу на тебя баю! Рабочий должен быть предан хозяину, а не разводить смуту. Так что, смотри у меня, знай, куда ступить, иначе кубарем полетишь и угодишь прямо за решетку!..

Мастер, Садык, Махмуд застыли, ошеломленные. Первым спохватывается мастер.

— Тебе-то какое дело? — разозлившись, говорит он. — Ну, поговорили тут о том, о сем. Насчет богачей позлословили малость.

Расуль прищурил трахомные глаза.

— Расхваливаете мастеровых, снюхались уже, шушукаетесь тут, знаю! — и показывает палкой в сторону мастера. — Это от тебя исходит всякая смута, мастер, напасть на твою голову! Смотри у меня, не покаешься, голову сниму!

— Убирайся отсюда! Иди в мечеть, там тебя каменщики ждут с деньгами. Пусть минарет твой до небес достанет и тебя к самому престолу всевышнего вознесет, старый петух! — выходя из себя, кричит мастер.

Молчун-подмастерье фыркает и громко смеется в глаза Расулю.

— Валяйте, валяйте! Топайте домой и перебирайте четки. Да на молитву в мечеть не опаздывайте, вы дали обет мулле, а то как раз шуганут вас в преисподнюю.

Мастер и Садык негромко смеются.

— Мы пошутили, Расульджан, — говорит мастер уже серьезно. — Сам знаешь, жизнь настала трудная, дороговизна. Людям с достатком все равно, а у нас много забот, горя.

Расуль, обругав мастера, закуривает папиросу. Говорит:

— Остерегись, мастер, иначе быть тебе в аду! — и уходит.

После долгой беседы, близко к часу вечерней молитвы Садык попрощался и ушел на завод. Мастер с подмастерьем отправились домой. А я, встретившись с ребятами, задержался на улице до позднего вечера.

* * *

В среду утром, сговорившись с Тургуном, я подошел к его матери:

— Тетя, отпустите Тургуна, мы сходим на базар. Он ловкий, сразу найдет покупателя. Мы быстро продадим тесьму и сейчас же вернемся.

— Ты всегда так, — недовольно ворчит мать Тургуна — улестишь-обманешь меня и уведешь его невесть куда. Сегодня мне постирать надо, пусть за детьми присмотрит, воду поможет таскать, дров нарубит.

— Да вы оглянуться не успеете, как мы прибежим! — говорю я, подмигивая Тургуну.

И вот, я уже рыскаю по торговым рядам с тесьмой, вытканной матерью. А рядом со мной хитрец и пройдоха Тургун.

Народу на базаре много. Особенно старух, молодых женщин и девушек. И все продают тесьму, тюбетейки, вату, мотки пряжи. Лавочники обманом-уговорами морочат женщинам голову и почти задаром берут их товар. Но я свое дело знаю, а Тургун и вовсе мастак по части продать-всучить.

На Эски-джува есть чем поразвлечься. Вот латальщик обуви, починяя чьи-то ичиги, гундит что-то себе под нос — доволен, наверное, что представилась возможность заработать несколько медных монет. А вон рябой Махсума-журавель, потряхивая своими лохмотьями, веселит народ: надует щеки и выбивает на них барабанную дробь, — тоже старается зашибить копейку. Нищим, ворожеям-гадалыцикам, попрошайкам — счету нет. Вот толпа странствующих дервишей в рубищах, в высоких конусообразных шапках — ходит по базару, выкрикивая: «О аллах, истины друг!» — в руках длинные посохи, а у поясов тыквянки для сбора подаяний.

Тургун любил злить дервишей.

— Лентяи! Дармоеды! Анашисты! — выкрикивает он я убегает со всех ног. А я — за ним.

Расположившись на земле, жужжат своими смычками чинильщики посуды. Мы останавливаемся около одного.

— Бой-бой, как он ловко орудует смычком! — говорю я.

— Да, вот это занятие! — говорит Тургун. — Смотри, раз — и готова пиала. Вот, наверное, загребает человек деньгу. Конечно, я обязательно стану чинильщиком посуды!

Мастер улыбается:

— Говорят: кувшины бьются не в урок, но каждому кувшину дан свой срок. Что ж, добро, становись чинильщиком посуды, малыш!