Детство Тёмы (Семейная хроника - 1)

Зина, вскинув глазами на брата, так и замерла в наблюдательной позе.

- Тёма, показать тебе, как ты пишешь?

Тёма с удовольствием оставил свое писание и, предвкушая наслаждение, уставился на сестру.

Зина, расставив локти как можно шире, совсем легла на стол, высунула на щеку язык, скосила глаза и застыла в такой позе.

- Неправда, - проговорил сомнительно Тёма.

- Мама, Тёма хорошо сидит, когда пишет?

- Отвратительно.

- Правда - похоже?

- Хуже даже.

- А, что? - торжествующе обратилась Зина к брату.

- А зато я быстрее тебя стихи учу, - ответил Тёма.

- И вовсе нет.

- Ну, давай пари: я только два раза прочитаю и уж буду знать на память.

- Вовсе не желаю.

- Зато через час и забудешь, - проговорила мать, - а Зина всю жизнь будет помнить. Надо учить так, как Зина.

- А, что? - обрадовалась Зина.

- Ну да, если б я все так учил, как ты, - проговорил самодовольно Тёма, помолчав, - я бы давно уж дураком был.

- Мама, слышишь, что он говорит?

- Это почему? - спросила мать.

- Это папа говорил.

- Кому говорил?

- Дяде Ване. Если б я, говорит, все учил, что надо, - я бы и вышел таким дураком, как ты.

- А дядя Ваня что же сказал?

- А дядя Ваня рассмеялся и говорит: ты умный, оттого ты и генерал, а я не генерал и глупый... Нет, не так: ты генерал потому, что умный... Нет, не так...

- То-то - не так. Слушаешь, не понимаешь и выдергиваешь, что тебе нравится. И выйдешь недоучкой.

Опять водворилось молчание.

- Зато я играю лучше тебя, - проговорила Зина.

- Это бабья наука, - ответил пренебрежительно Тёма.

Зина озадаченно промолчала и принялась опять писать.

- А как же Кравченко? - вдруг спросила она, вспомнив своего учителя музыки. - Он, значит, баба?

- Баба, - ответил уверенно Тёма, - оттого у него и борода не растет.

- Мама, это правда? - спросила Зина.

- Глупости, - ответила мать. - Не видишь, разве, что он смеется над тобою?

- У него и хвостик есть, вот такой маленький, - проговорил Тёма, показывая рукой размер хвоста.

- Мама?!

- Тёма, перестань глупости говорить.

Тёма смолк, но продолжал показывать руками размеры хвоста.

- Мама?!

- Тёма, что я сказала?

- Я ничего не говорю.

- Он показывает руками - какой хвостик.

- Еще одно слово, - и я вас обоих в угол поставлю, - не глядя на Тёму, ответила мать.

Он безбоязненно опять показал Зине размеры хвоста. Зина мгновенно подумала и в отместку высунула язык. Тёма в долгу не остался и начал делать ей гримасы. Зина отвечала тем же, и некоторое время они усердно старались перещеголять друг друга в этом искусстве. Тёма окончательно взял верх, скорчив такое лицо, что Зина не выдержала и фыркнула.

- Тёма, садись за маленький столик спиною к Зине и не смей вставать и поворачиваться, пока не кончишь уроков. Стыдись! Ленивый мальчик.

Водворилась тишина, и Тёма наконец благополучно кончил свои занятия. Последнюю латинскую фразу ему лень было учить, и он, отвечая матери и указывая, до каких пор ему было задано, показал пальцем до выпущенных им предлогов. Вообще поверка по латинскому языку была слаба; мать в нем знала меньше Тёмы и познакомилась с языком при помощи самого же Тёмы, с целью хоть как-нибудь проверять занятия своего ленивого сына. Но это приносило скорее вред, чем пользу, и Тёма, ради одного школьничества, часто морочил мать, смотря на нее как на подготовительную для себя школу по части надувания более опытных своих учителей.

Когда уроки кончились, Тёма, посмотрев на часы, с наслаждением подумал об остающемся до сна часе, совершенно свободном от всяких забот. Он заглянул в темную переднюю и, заметив там Еремея, топившего соломой печь, через ворох соломы перебрался к нему и, сев рядом с ним, стал, как и Еремей, смотреть в ярко горевшую печь. Все новая и новая солома быстро исчезала в огне. Тёма усердно помогал Еремею задвигать солому и с интересом ждал, когда потемневшая печь справится с новой порцией. Вот только искры да пепел сквозят через свежую охапку, и кажется, никогда она не загорится; вот как-то лениво вспыхнуло в одном, другом, третьем месте, и, охваченная вдруг вся сразу, солома с страшной, откуда-то взявшеюся силой огня уже рвется и исчезает бесследно в пожирающем ее пламени. Ярко и тепло до боли.

И опять оба, и Еремей и Тёма, ждут нового взрыва.

- Еремей, ты от брата получил письмо из деревни?

- Получил, - отвечает Еремей.

- Что он пишет?

- Пишет, что, слава богу, урожай был. Четвертую лошадь купили.

Еремей оживляется и рассказывает Тёме о земле, посеве, хозяйстве, которое совместно с ним ведет брат.

- Вот, к празднику, если бог даст, попрошусь у папы в деревню, говорит Еремей.

- Как, на елке не будешь?

Еремей снисходительно улыбается и говорит:

- Там же ж у меня рыдня - сваты, дружки...

- Ты кого больше всех любишь?

- Я всех люблю.

И от сладкой мысли свидания у Еремея рисуются приятные сердцу картины: повязанные головы хохлуш, хустки, тяжелые чеботы, расписная хата, на столе вареники, галушки, горилка, а за столом разгоревшиеся, добродушные, веселые и "ледащие лыца" Грицко, Остапов, Дунь и Марусенек.

- Как ты думаешь, Еремей, мне что подарят на елку?

Еремей оставляет мечты и внимательно смотрит своим одним глазом в огонь: