Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология

В народе пещеру называют Сад на воде. С четырех сторон она окружена отвесными стенами. У самой протоки расположен павильон на устоях из пяти камней, против – каменная стена с надписью: «Полюбуйтесь на резвящихся рыбок». В том месте вода безмерно глубока, говорят, будто в этой пучине живет превеликих размеров черепаха. Я попробовал приманить ее куском блина, но увидал лишь крохотную рыбешку, она-то и склевала мою наживку. От павильона шла тропа в Сухой сад, здесь как попало громоздились разных размеров камни. [725] Некоторые были круглые, величиной с кулак и больше, другие плоские, точно ладони. Были здесь и каменные столбы, на плоских верхушках которых покоились глыбы. Но следов зубила не было ни на одном.

Осмотрев пещеру, мы устроили пирушку в Водяном павильоне. Я велел запалить хлопушки – раздался грохот, и горы ответили многократным эхом, донеся до нас словно бы раскаты грома. Таково начало моих радостных странствий в дни отрочества.

В тот раз я так и не смог добраться до Беседки орхидей и могилы Великого Юя, о чем сокрушаюсь и по сей день[726].

На следующий год мой наставник устроил школу у себя в доме. По старости он уже не мог совершать дальние прогулки, но все же мы поехали в Ханчжоу. Красоты озера Сиху превратили эту поездку в радостное путешествие[727]. Более всего я был восхищен завершенной красотой Драконова колодца и Небесного садика. Плиты для садика частью привезли из Индии с горы Фэйлай, а частью взяли из Древней пещеры благовещего камня с горы духа-покровителя города Сучжоу. Воду подвели из Нефритового источника, вот отчего вода в Небесном садике светла и прозрачна, а рыбки на удивление оживленные. Но сколь безмерно грубым показался мне Агатовый храм на Лиановом хребте! Остальные сооружения – вроде Беседки посреди озера или Источника старца по прозванию Один из шести[728] – очень красивы, их не перечислить. Однако озеро и его окрестности прямо-таки пропахли пудрой и притираниями[729], а мне больше по душе заброшенная уединенность Малой обители спокойствия, где изысканность почти сравнялась с природой. <… >

Вместо заключения На пороге нового детства

Исторически изменяются не только условия, в которых протекает детство, но и отношение взрослых к собственному детству. Пройдя через эпохи древности и Средневековья, Возрождения и Реформации, семнадцатого и восемнадцатого веков мы подошли с вами к рубежу XVIII и XIX столетий. Между «Исповедью» Руссо и рефлексивным повествованием «Поэзии правды» Гёте зарождается, по-видимому, автобиография детства как самостоятельный жанр в письменной культуре западного мира. На этом моменте мы и завершаем данную книгу. Рассказ о собственном детстве должен теперь затрагивать душу читателя XIX века, прорастая в романтизм и романтические образы из Просвещения с помощью эстетики сентиментализма[730]. В сочинениях, увидевших свет после «Поэзии правды», изображение детства становится своего рода правдой поэзии человеческой жизни. Мы видим тут зарождение новой концепции детства, опирающейся в том числе на автобиографическую рефлексию об этом периоде в жизни каждого человека. Именно на переходе к XIX столетию в европейской культуре происходит поворот от понимания младенчества и детскости как преимущественно «личиночной стадии» «нормального человека» – к идее о решающем значении ранних лет в жизни каждого человека. Они для большинства людей определяют дальнейшую жизнь, их личностные особенности и их судьбу. В образованных слоях мир детской психологии особенно становится одним из предметов для постоянных размышлений. В «детскости» находят источник чистоты чувств и поэтической тонкости личности. Образ ребенка в начале XIX в., конечно, наделяется условными чертами, привнесенными в него сентиментализмом и романтизмом; однако это уже своеобразный облик, самоценный во всех своих душевных движениях, не покрываемый целиком тенью взрослого. Каждый «момент существования» рассматривается отныне – впервые в мирском (а не только религиозном) отношении – как значительный по отношению к полноте и связанности жизни, «как наполненное жизнью настоящее, определяемое прошлым, как устремленное вперед, к формированию будущего»; значение каждого момента отныне «есть одновременно и переживаемая самоценность момента, и его действенная сила» по отношению ко всей индивидуальной жизни в целом[731].